Они не склонили головы

 

 

Из Рижской Центральной тюрьмы в Саласпилсский концентрационный лагерь меня перевели в июле 1942 года.

В то время там был такой порядок: руководили лагерем немцы, которые размещались в комендатуре, наружную охрану несли латышские легионеры, за чистоту и порядок отвечали сами заключенные. Старшим барака Ц-10 был заключенный Владислав Роде, с которым я учился в Рижском городском техникуме. В то время мы дружили. Роде был хорошим товарищем, придерживался прогрессивных взглядов. Он часто раздавал в школе листовки, призывавшие к борьбе против авторитарного режима диктатора Ульманиса.

Нас, молодых узников Саласпилса, разделили на группы по 10 человек. Я хорошо знал русский язык, поэтому Роде рекомендовал меня старшим в так называемую интернированную группу военнопленных. Я согласился. От голода интернированные были физически слабыми, истощёнными. После пленения их направили в тюрьму, а оттуда – в лагерь.

 

Группу отправили выравнивать площадь лагеря. Соблюдать строгий режим и справляться с тяжёлой работой было нелегко, ибо пленные были так обессилены, что едва волочили ноги. Мы организовывали периодический отдых во время работы. Но и это было непросто. Постоянно приходилось остерегаться, чтобы этого не заметил помощник коменданта ротенфюрер Теккемейер. Если он замечал, что кто-то из заключенных не работает, то избивал его дубинкой и отправлял в штрафной барак. Поэтому при появлении фашистов мы делали вид, что усердно работаем. Как только опасность миновала, пленные в бессилии опускались на песок. Сколько они выдержат? Что-то надо было предпринять, чтобы спасти людей от гибели.

В бараке я познакомился с Янисом Калнынем из Гулбене. Он работал на кухне поваром и много помогал тем, кто не получал посылок от родственников. Своё щедрое сердце Калнынь показал еще до того, как стал работать на кухне. Получив из дому посылку, он всегда делился со мной, ибо мне никто ничего не присылал. С помощью Калныня удалось самых слабых военнопленных устроить на более легкую работу при кухне.

 

На строительстве нового здания комендатуры я познакомился с вольнонаемным работником стройконторы техником Волдемаром Мелькисом. Этот спокойный, всегда вежливый юноша резко отличался от всех других вольнонаемных техников и рабочих строительной конторы. Он, например, охотно помог некоторым товарищам переправить письма из лагеря. Так постепенно устанавливались связи и с внешним миром. Дома Мелькис слушал сообщения Совинформбюро и почти каждый день передавал нам радостные вести с фронта (Поддерживать связь с внешним миром заключенным тайком помогал также техник Саласпилсской строительной конторы Я.Озолс и студент К.Заде. Последний поступил на службу к эсэсовцам. Он охранял заключенных еще в Центральной тюрьме, позднее часто появлялся и в Саласпилсе, сопровождая автомашину, доставлявшую в лагерь продовольствие. Из Центральной тюрьмы К.Заде неоднократно выносил по сотне писем, собранных в камерах. Письма доставлялись в пять-шесть мест, где они сортировались и отправлялись адресатам. Таким же смелым и бескорыстным связным был К.Заде и в Саласпилсе. Он никогда не брал от родных заключенных плату за оказанные услуги. К.Заде очень сожалел, что связался с гитлеровцами, но дорогу обратно не нашел. С начала 1944 года о нём нет никаких сведений [Прим. ред.]).

 

В бюро строительной конторы лагеря работал заключенный инженер Карлис Фелдманис. Этот выносливый и добрый человек отличался большой силой воли (Родился в 1895 году в Риге, учился в гимназии и электромеханическом техникуме. В первую мировую войну его отправляют на Южный фронт, где он получает тяжелое ранение и демобилизуется. В 1919 г. К.Фелдманис женится на Екатерине Чернышевой и переезжает в Москву, а в 1921 году возвращается в Ригу. Здесь его преследует и даже арестовывает политическая охранка.

В 1940 году К.Фелдманис руководил строительными работами по оборудованию на территории Латвии оборонных пунктов Советской Армии. На этой работе он показал себя умелым организатором. Незадолго до начала войны жена К.Фелдманиса, работавшая в 1-й Рижской городской библиотеке, находилась в командировке в Москве и вернуться не смогла, он же, в свою очередь, ожидал её и не успел эвакуироваться. После вступления фашистов в Латвию его сразу же арестовали и заключили в Рижскую Центральную тюрьму, а позднее отправили в Саласпилсский концентрационный лагерь.

 

Сын К.Фелдманиса – Вадим с 1941 по 1945 год сражался против оккупантов в рядах Советской Армии [Прим. ред.]).

Постепенно вокруг Фелдманиса стали объединяться люди, которые готовы были в стенах лагеря бороться против фашистских захватчиков. Среди них были Адольфс Киртс, Янис Логин, Антон Эглитс, Пуданс, Диланс, врачи Бдилс и Олейников, санитар Синьцов и уже упомянутый техник стройконторы Волдемар Мелькис.

В строительной конторе Фелдманис делал различные чертежи. Там же находился кабинет начальника строительства Магнуса Качеровского. В нём стоял радиоприёмник. Почти каждый вечер, когда начальство уезжало домой, Фелдманис тайком подобранным ключом открывал кабинет Качеровского, и мы собирались около приемника и слушали вести с фронта. Новости сразу же передавали товарищам. Полученные сведения поддерживали нас морально, давали возможность правильно понимать события на фронте.

 

Комендатуре нужен был посыльный или, как его здесь называли, ордонанц. Он должен был весь день находиться в комендатуре и выполнять распоряжения коменданта. Работы было много. Ежедневно лагерь посещали разные заказчики. Их заказы надо было доставлять в мастерские. Кого назначить на эту должность? Находясь в комендатуре, многое можно было узнать, разоблачить провокаторов и доносчиков. Выбор пал на меня, так как я знал немецкий язык и был самым молодым среди товарищей. Я понял, что заключенные, не зная сути дела, могут счесть меня за предателя и прекратить дружбу. А потерять друзей в лагере означало многое. Но выхода не было, и я выполнил волю товарищей.

Через дверь коменданта всё было отлично слышно. Часто там шли споры о делах на фронте. Да, даже они, убежденные эсэсовцы, думали совсем не так, как писали в газетах и передавали по радио. Лишь помощники коменданта Теккемейер и Эйкемейер верили в победу фюрера и рейха. Никкель и австриец Паллхубер, утратив веру в победу, уже думали о том, что с ними будет в случае краха. Неоднократно в лагере появлялся доктор кровавых дел Ланге. В его присутствии, разумеется, все мыслили одинаково – фюрер победит.

 

В комендатуре была комната, где хранились оружие и боеприпасы охраны. Изучив все подходы и возможности, я намекнул Фелдманису, что стоило бы туда попасть. Он согласился и поручил мне подумать, как это сделать. Однажды подвернулась возможность подняться на второй этаж, где находился указанный склад. Выждав удобный момент, я пытался подобрать ключи. Наконец один подошел. Теперь в любое время можно было открыть дверь склада – и все боеприпасы и оружие оказались бы в наших руках. Изготовили несколько таких ключей. Их хранил Фелдманис. Он говорил, что восстание надо согласовать с приближением Советской Армии.

Через Константина Стрельчика (мы вместе работали на заводе «Варонис») удалось установить связи с филиалом лагеря в Сауриешских каменоломнях. Под руководством Стрельчика там была организована группа сопротивления. Продукты питания выдавались в главном лагере. За ними в определенные дни под охраной являлись заключенные. Не раз приезжал и сам Стрельчик, Он всегда совещался с Фелдманисом. Был выработан план совместных действий. Группа Стрельчика уже многое сделала. Были изготовлены ручные гранаты, спрятан динамит. Распределены обязанности между членами группы, установлены связи с внешним миром. Фелдманис дал им указания ждать сигнала.

Пришла радостная весть; одержана большая победа на Волге, прорвана блокада Ленинграда, разгромлен фельдмаршал Роммель... Заключенный Янис Погулис писал стихи и поэмы о важнейших событиях. Он сочинил балладу о бегстве Роммеля, которую тогда знали наизусть почти все заключенные (Особенно популярной была его сатира о разгроме фашистов, например «Африканский Наполеон или баллада о разгромленном фельдмаршале Роммеле» и «Трёпка у Волги». Последнее стихотворение сохранилось у одного из бывших узников.

 

* * *

 

 

 

Весной 1943 года Яниса Погулиса вместе с многими другими увезли из Саласпилсского лагеря в Рижскую Центральную тюрьму. Его обвинили в участии в организации движения сопротивления, в подстрекательстве заключенных и распространения «слухов» о событиях на фронте. На допросах поэта жестоко били. Возможно, что в руки фашистов попало и какое-нибудь его стихотворение.

Янис Погулис расстрелян и зарыт среди Бикерниекских сосен.

В Саласпилсском лагере смерти писал стихи также Янис Логин, Петерис Вигант, Конрад Лея, Антония Цируле и другие. Яниса Логина убили вместе с Янисом Погулисом, а Конрада Лею – удушили газом. После того как у него три раза брали кровь для нужд фашистской армии, Лея заболел чахоткой. Приехала душегубка, и его втолкнули туда вместе с другими тяжелобольными [Прим. ред.]).

Но чем больше мы радовались, тем свирепее становился враг. В бараке Ц-10 жил некий Изарс. Его уже в тюрьме знали как провокатора. У Роде был радиоприёмник с наушниками, найденный заключёнными среди еврейских вещей. Им можно было принимать несколько станций, и вечерами ребята собирались и слушали передачи, хотя Фелдманис и запретил идти на такой риск.

 

Об этом пронюхал Изарс и написал жалобу коменданту. К счастью, его жалоба попала в наши руки. Мы изолировали Изарса, не подпускали его к немцам. Однажды ему всё же удалось добраться до комендатуры. Когда я это заметил, было уже поздно. Изарса увидел и комендант. Предатель стал рассказывать, что в бараке все коммунисты, что там тайком слушают радио. А его всячески преследуют, даже избивают, потому что он душой и телом служит немцам. Комендант не понимал по-латышски и велел мне перевести. Это означало провалить товарищей. Поэтому я лгал. Сказал, что в бараке Изарса избили, и добавил, что он сам виноват в этом, ибо увиливает от работы и его спальное место всегда в беспорядке. Вообще наплел Никкелю разных небылиц. Он обругал и выгнал Изарса. В бараке Изарс получил по заслугам. Закон против предателей был строг. Изарса поместили в лагерную больницу. С этого начались наши несчастья.

 

Больницу часто посещал начальник строительства Магнус Качеровский. Однажды – это случилось в конце февраля 1943 года – лагерное начальство уехало домой. Как и в другие вечера, мы с Фелдманисом сидели в кабинете Качеровского и слушали радио. У Фелдманиса была карта. На ней мы отмечали линию фронта. Вдруг в коридоре раздались торопливые шаги. Мы замерли в предчувствии беды. Фелдманис выключил радио. Я спрятал карту и заметки под стоявшим в кабинете сундуком. Шаги остановились у двери. Кто-то резко дернул за ручку. Дверь была заперта. Что делать? Не открывать? Не имело смысла. Если нужно, ее все равно откроют. Фелдманис подал мне знак, я открыл дверь. На пороге стоял Качеровский. Бросив на нас злой взгляд, он большими шагами подошел к радиоприёмнику и положил на него руку. Приёмник был теплым. Качеровский спросил:

 

– Слушали радиопередачу?

Оправдываться было бесполезно. Этим можно было ещё больше разозлить и без того лютого зверя. Фелдманис ответил:

– Да, слушали... музыку.

– Знаю, какую музыку вы слушали. Немедленно сообщу коменданту! – прошипел Качеровский.

 Кинув на него хладнокровный взгляд, Фелдманис спокойно спросил:

– Неужели вам приятно будет видеть, как я качаюсь на обочине дороги? (На обочине лагерной дороги стояла виселица.)

Такой вопрос, казалось, вначале смутил Качеровского. Но спохватившись, он указал на меня пальцем и задал вопрос:

– А он что здесь делает?

Фелдманис сразу спас меня. Он пояснил, что я, проходя мимо, услышал шум и зашел проверить, что здесь происходит. Я подтвердил слова Фелдманиса. Качеровский выгнал нас из кабинета и ушел. После этого инцидента мы прекратили посещать его кабинет. Почувствовали, что готовится что-то неладное.

 

Киртс, знавший Качеровского ещё по учебе в университете, сказал, что от этого человека ничего хорошего ждать нельзя. Это действительно было так. Уже через несколько дней лагерь встревожила весть – в Рижскую Центральную тюрьму увезены Изарс, врачи Бдилс и Олейников, а также санитар Синьцов. Нам всем было ясно: Изарс через какого-то подлеца передал свою жалобу в гестапо. Фелдманис дал указание уничтожить всё, что во время обыска могло бы скомпрометировать нас.

– А ты, – он дружески взял меня за руку, отвел в сторону и посоветовал, – никогда и никаких сообщений о фронте не слышал и никому не рассказывал. Никогда. Понял? Ты должен жить... И предупреди всех, – продолжал Фелдманис, – чтобы не признавались. Я спасу, кого только смогу...

Однако спасти товарищей было трудно. Уже на другой день увели самого Фелдманиса, Киртса, Пуданса и других. Вскоре снова приехала «Чёрная Берта» и увезла в тюрьму Логина, Диланса и всех, кто участвовал в изоляции и наказании Изарса.

Как действовать дальше? Кто даст правильный совет?

Лучшие товарищи были увезены. Казалось, всё рухнуло, улетучивались последние надежды.

Как оценить возникшую ситуацию? На кого можно положиться?

 

Второго марта в лагерь прибыла гестаповская машина, на которой обычно приезжали оба следователя, отправившие наших товарищей в тюрьму. Один из них – унтершарфюрер Лахнер как-то странно посмотрел на меня, подал мне свой пустой кожаный портфель, велел отнести его в мастерскую, подождать, пока починят, и принести обратно. В холодном взгляде немца чувствовалось что-то недоброе.

Когда портфель был починен, Лахнер поставил меня к стенке. Через некоторое время он вышел из кабинета Никкеля и жестом приказал сесть в машину. Всё было ясно: мне предстоял тот самый путь, по которому несколько дней назад прошли мои товарищи. Меня привезли на улицу Реймерса, где тогда находилось гестапо, и заключили в погреб. Часовой, охранявший меня, сообщил, что в этой камере вчера повесился один наш товарищ с каменоломен. Поэтому я должен сдать поясной ремень. Так я узнал, что ребята на каменоломнях тоже «провалились». Значит, виноваты не только Изарс и Качеровский.

 

Начались допросы, избиения и издевательства. Гестаповцы старались как можно больше узнать о деятельности подпольной группы. Ведя меня на первый допрос, уже знакомый охранник передал, что «старик», то есть Фелдманис, строго наказывал не признаваться, всю вину он уже взял на себя. Почему охранник был таким откровенным, не знаю до сих пор. Он рассказал также, что Константин Стрельчик, не выдержав мучений или боясь выдать товарищей, во время допроса выпрыгнул в окно и разбился.

Гестаповцы стремились узнать правду различными способами. На допросе они говорили: «Почему вы всё отрицаете? Ваши товарищи уже давно признались и ходят на свободе. Расскажите всю правду и вас тоже освободят!»

Тот, кто попадался на эту удочку, вместо свободы получал пулю. Я, как и наказывал Фелдманис, притворялся, что ничего не знаю. Пребывание в кабинете Качеровского объяснил как случайное совпадение. Очевидно, Фелдманис утверждал то же самое. Нам поверили.

После нескольких допросов меня отправили в Рижскую Центральную тюрьму. Сначала поместили в карцер, затем во второй корпус, в 32-ю одиночную камеру. В ней я находился около месяца. На прогулку меня выводили то одного, то вместе с каким-нибудь незнакомым человеком. Когда допросы кончились, нас всех, за исключением Киртса, Логина и Рендениекса, поместили в общую камеру в корпусе мастерских. Киртс и Логин находились в первом корпусе, а Рендениекс в чердачном помещении, где вместо камер было что-то наподобие клеток.

 

От товарищей мы узнали, что в лагере кроме Изарса было ещё несколько провокаторов. В центральном лагере – Типша и Арнхольдс, а в каменоломнях – Пелнис.

Настал трагический день. Ночью с 5 на 6 мая 1943 года дверь открывалась три раза. С первой группой увели Трифилия Лакомку (Один из организаторов движения сопротивления в Сауриешских каменоломнях. С началом войны Трифилий сражается как боец рабочей гвардии. В Видземе во время боя пуля пробивает ему грудь. Он падает возле сарая. Сарай загорается, но у раненого нет сил подняться и отползти в сторону. Огонь уже жжет лицо, вот-вот воспламенится одежда. В этот момент к раненому подходит немец и из винтовки стреляет ему в голову... И все же Трифилий выживает! Когда враг уходит, крестьяне отвозят раненого парня в больницу. Сильный организм побеждает смерть. После выздоровления его заключают в тюрьму. Там безжалостно пытают и бьют. Потом его отправляют в Саласпилс. Лакомку посылают на самую тяжелую работу – колоть камни в Сауриешских каменоломнях. Там Трифилий начинает изготавливать гранаты и готовить заключённых к восстанию. Умер он как герой. Своих друзей Лакомка не выдал [Прим. ред.]).

Увели Диланса, Антона Эглитса и других товарищей. Второй раз надзиратель вызвал Изотова, Валциса, чемпиона Прибалтики по боксу Балодиса, Арнольда Берзиня, Макарова и ещё нескольких товарищей. Вместе с первой группой увели Рендениекса, Логина, Киртса, врачей Бдилса и Олейникова, а также санитара Синьцова. В последнюю группу попал Владислав Роде. Тяжело было расставаться с друзьями. Прощаясь, Роде сказал: «На смерть иду спокойно, с чистой совестью, но без борьбы не сдамся».

 

Когда увели третью группу, большая камера почти опустела. Никто не спал и при малейшем шорохе все вскакивали с нар. Нервы были напряжены до предела. Этой ночью было казнено несколько сотен заключенных, в том числе саласпилсцы, которые сознались хотя бы в малейшем проступке. Фелдманиса гестаповцы на сей раз ещё оставили в живых.

В последующие дни атмосфера в камере оставалась напряжённой: убитые горем о погибших товарищах, мы ожидали дальнейшей расправы.

Позднее от тюремной охраны узнали, что все наши товарищи расстреляны в Бикерниекском лесу 6 мая 1943 года. Шофёр «Чёрной Берты» рассказывал, что держались они мужественно, пели Интернационал. В лесу обреченные на смерть отказались выходить из машины, стойко сопротивлялись. Особенно упорно отбивался парень высокого роста, Рендениекс – решили мы. Он был выше всех нас. Немцы непокорных вытаскивали из машины специальными баграми с железными крючьями на конце. Вся машина была залита кровью. Такого сопротивления, говорил шофер «Черной Берты», он никогда ещё не видел.

В тюрьме, когда нас выводили на прогулку, я иногда встречал Фелдманиса. Как всегда, он был мужественным и хладнокровным, хотя хорошо понимал, что немцы в живых его не оставят. Фелдманис и в тюрьме старался поддержать в нас уверенность в победе над фашизмом.

 

Наступило 20 мая. Снова открылась дверь камеры и показался надзиратель со списком. Он вызвал нескольких товарищей, в том числе узника Саласпилса Яунзема. Дежурил помощник начальника тюрьмы Заринь. Сразу всё стало ясно – если дежурил он или братья Бия, то акции неизбежны.

На рассвете надзиратель вошел вторично и вызвал новую группу узников, в том числе и меня. Он сообщил, что эту группу повезут в Саласпилс. Мы не верили, ибо на рассвете вызывали обычно тех, дорога которых вела в яму. Кроме того, нас поместили в камеру смертников. Так называли 13-ю камеру первого корпуса, ибо в нее всегда сгоняли приговоренных к расстрелу. Но на этот раз тюремщики не лгали. Вскоре нас построили и сообщили, что мы отправляемся обратно в Саласпилс. Успокоились мы только тогда, когда дверь машины открылась и мы увидели территорию лагеря.

За время нашего отсутствия в лагере произошли большие перемены. Вместо Никкеля комендантом лагеря стал бывший комендант гетто, садист и убийца Курт Краузе. Он всюду ходил со своей злой собакой Ральфом, которая безжалостно впивалась зубами в заключенных. Ограда из колючей проволоки вокруг лагеря была еще более укреплена.

Вскоре в тюрьме реорганизовали мастерские. Там создали филиал нашего лагеря. Комендантом был назначен Никкель. Помощниками – Эйкемейер и Паллхубер. Меня определили в филиал и снова увезли в Центральную тюрьму.

Здесь я еще раз встретился с Фелдманисом. Мы работали вместе, но жили врозь: я – в корпусе мастерских, он – в тюрьме. У него был тюремный режим, у меня – лагерный.

Еще до тюрьмы, в Саласпилсе, я познакомился с одним товарищем из Чехословакии. Это был механик Йозеф Гертнер. Мы подружились. Он глубоко ненавидел фашистов, на него можно было положиться. Он тоже жил в корпусе мастерских. Немцы часто приносили к нему ремонтировать радиоприемники. Он этим пользовался и слушал вести с фронта. Новостями Гертнер делился с товарищами. Так в тюрьме мы узнавали всю правду о положении на фронте. Из тюремных надзирателей, охранявших нас, особо следует отметить Антона Кудинь и Блума. Они часто, рискуя своей жизнью, пересылали наши письма и приносили ответы родных. Они знали, что Гертнер слушает радио, и даже оберегали его. Предупреждали, если приближался кто-нибудь из начальства.

 

В тюрьме распространилась ужасная весть – ожидается новая акция. И действительно – 20 сентября 1943 расстреляли несколько сот заключенных. Среди них был фотограф Александр Яблонский с женой, бывшие узники Саласпилса Гусаров и художник Блум. В тот же день расстреляли и Карлиса Фелдманиса (Блум был резчиком по дереву. В специальной мастерской, оборудованной по распоряжению коменданта Саласпилсского лагеря Никкеля, он мастерил красивые портсигары, шкатулки для рукоделия и другие сувениры. Особенно усердным «заказчиком» был сам начальник гестапо и СД Ланге. Шесть месяцев Блум должен был вырезать свадебный подарок жене Ланге – целую коллекцию.

– Постарайся, – поторапливал Ланге, – если справишься с заданием – будешь свободен.

Блум работал день и ночь. Заказ был выполнен в срок.

Ланге сдержал слово. Блума из заключения освободили.

Когда он укладывал в бараке свои вещи, к нему подошел всем известный предатель Изар.

– Господин Блум, – он покорно изогнулся крючком, – не могли бы вы оставить мне что-нибудь на память о себе?..

– Это можно, – немного помедлив, спокойно ответил Блум, – и, размахнувшясь, влепил предателю пощечину.

Да, Ланге слово сдержал...

 

Через некоторое время Блума арестовали, заключили в Рижскую Центральную тюрьму и расстреляли. Некоторые работы Блума, нелегально вынесенные из Саласпилсского лагеря, хранились в Музее революции Латвийской ССР [Прим. ред.]).

Осень 1944 года. Наши войска уже приближались к Риге. Об этом ясно говорила орудийная канонада. Изо дня на день мы ждали освобождения.

Немцы начали укладывать чемоданы. 17 сентября 1944 года нас в спешке погнали на станцию, посадили в поезд и снова повезли в Саласпилс, Но уже 21 сентября пешком пригнали обратно в Рижскую Центральную тюрьму. Ночью наша авиация бомбила Ригу. Мы радовались разрыву каждой бомбы, не думая о том, что могут попасть и в наш корпус.

26 сентября началась эвакуация тюрьмы. Ночью 27 сентября нас построили во дворе и под усиленной охраной повели в порт. Здесь стояли пароходы, готовые отчалить в любую минуту. На один из них загнали нас и увезли в Германию.

Мой дальнейший путь вел через лагеря смерти Заксенхаузен, Нейенгамм, Вильгельмсхафен и плавучий лагерь смерти – океанский пароход «Кап-Аркона».

 

* * *

Ещё несколько слов вместо эпилога. Август 1959 года. Кабинет следователя. Вводят знакомого мне человека высокого роста. Да это же он, Магнус Качеровский, бывший начальник строительства Саласпилсского лагеря. Прошло 17 лет. Многое изменилось. Это уже не тот напыщенный фашистский наёмник, каким мы его знали в Саласпилсском лагере смерти, а вежливый человек с искусственно-приветливой улыбкой.

Качеровский притворяется, что видит меня впервые. Возможно, ему действительно трудно вспомнить меня. Таких, как я, были тысячи. Зато я хорошо его запомнил. Припёртый фактами к стене, Качеровский начинает узнавать и меня. Да, да, он знал, что мы слушаем радиопередачи. Даже всячески помогал нам. Однажды был такой случай: он вошёл в кабинет, когда мы с Фелдманисом слушали радио. Почему он угрожал нам? Просто так, чтобы попугать, ибо мы действовали слишком открыто. Упаси боже, если бы узнал комендант, он на месте бы всех перестрелял. Значит погиб бы и его друг с университетских времен – Киртс.

Из показаний многих свидетелей о злодеяниях Качеровского видно, что именно он сыграл главную роль в ликвидации нашей группы сопротивления. Не случайно он так часто посещал больницу, где находился предатель Изарс. И то, что он внезапно застал нас около радиоприемника, тоже не было случайностью. Он тщательно следил за нами. Его товарищ по учебе оказался прав: Качеровский был способен на любую подлость.

 

Рассматривая дело Магнуса Качеровского, Верховный Суд Латвийской ССР разоблачил все его злодеяния. На суде выяснилось, что Качеровский повинен в провале организации сопротивления, что он участвовал в убийстве летчика лейтенанта Виктора Воробьёва.

Решение суда было справедливым: расстрелять.

Заслуженное наказание понесли и другие предатели.

Изарс умер в тюрьме, Арнхольдс утонул с пароходом «Кап-Аркона». Многие были казнены в немецких лагерях по справедливому решению самих же заключённых. А где немецкие фашисты Ланге, Кауфман, Краузе, Никкель, Бергер, Теккемейер, Сект, Хейер, Паллхубер и другие кровожадные псы комендатуры? Где их услужливые латышские холуи Тоне, Видужс, Селис? Может быть, они ещё ходят где-нибудь на свободе, выдавая себя за достойных, законопослушных людей?

Нет, мы не имеем права забывать слова Юлиуса Фучика, сказанные им перед казнью: «Люди, будьте бдительны!».