История Латвии: от фантазии до анекдота

 

 

Не так давно, где-то в середине июля нынешнего года, вышла новая книга двух латышских историков, Антонийса Зунды и Илгварса Бутулиса, посвященная истории Латвии (Бутулис И., Зунда А. История Латвии. –Рига: Jumava, 2010, 240 c.). Предназначается она для людей, читающих на русском языке. Следовательно, в основном для местных русских, проживающих в Латвии. Издание не научное. Текст рассчитан на широкую публику и лишен всяких ссылок на источники. Используя такой прием, авторы получают известное преимущество –могут позволить себе некоторые вольности в трактовке описываемых событий. При этом читатель всецело должен полагаться на авторитет авторов и их совесть. Как указано на первых листах, издание поддержали некоторые европейские институции и латвийский Фонд интеграции общества.

 

Событие это осталось как-то за рамками широкой общественной жизни, однако не обратить внимания на сей труд просто нельзя. Сделаем сразу оговорку, мы не являемся профессиональными историками, спорить с профессорами нам не под стать. Но поскольку в предисловии книги указано, что издание предназначено для русской публики, стало быть, мы, как ее полноправные и среднестатистические представители, вправе высказать свое критическое мнение и несколько замечаний о том, чем нас попотчевали, так сказать, интеллектуально.

 

В отличие от предыдущей скандально известной «версии» латвийской истории, изложенной в книге «История Латвии. ХХ век» и написанной авторским коллективом из пяти историков в 2005 году, здесь изложение тех же событий не столь тенденциозно и не лишено здравой оценки. Видимо, авторы учли свой прежний опыт работы и его восприятие «русскоязычным» сообществом.

 

Оценить в двух словах все представленное историками на суд читателя совершенно несложно. Если кто знаком с творчеством Чернышевского, то вспомните «четвертый сон Веры Павловны». Только если у Чернышевского это были утопические мечты о славном будущем своей страны, то здесь нам предлагается эту самую утопию переложить на славное прошлое латышского народа. Честно признаться, после прочтения мы оказались в легком недоумении от прочитанного. Конечно, можно ссылаться на нашу серость и убогость в историческом сознании, но некоторые простейшие логические сопоставления заставляют внести некоторую долю скепсиса к высказанному маститыми профессорами, за плечами которых не одно научное издание.

 

Жизнь всегда многограннее и сложнее, и ни один автор сколь ни был бы он талантлив, никогда не сможет объективно и беспристрастно описать все события и процессы прошлого. К тому же автор всегда будет руководствоваться своими мироощущениями и определенными установками. Говоря о вышеобозначенной работе, мы сталкиваемся, к сожалению, не с историей Латвии, а с ее очередной «версией», такой, какой ее хотят видеть сегодняшние определенные политические круги. Впрочем, столь романтический подход к описанию, быть может, позволяет лучше раскрыть свои таланты авторам, которые задумываются над карьерой писателей-романистов. Обратимся к персоналиям. Авторский коллектив принадлежит к официальным, т.н. «придворным», историкам, состоящим в Комиссии историков при президенте Латвии. Одно только это обстоятельство уже вынуждает авторов писать не то, что было на самом деле, а придерживаться «генеральной линии партии», с которой нужно также своевременно колебаться. И текст книги это совершенно подтверждает.

 

Если в процессе чтения сей публикации вдруг кому-то покажется, что мы чрезмерно и несправедливо критикуем латышский народ и принципы латвийской государственности, то мы со всей уверенностью заявляем, что это не так. Наша задача показать, насколько, порой, можно испортить благое дело просвещения одним лишь формально-конъюнктурным подходом к своей работе.

 

Сначала поговорим об общем впечатлении. А оно есть. Авторам удается его произвести на внимательного читателя. Первое, что бросается в глаза при прочтении, так это повсеместное упоминание Латвии. Если поначалу в событиях раннего средневековья авторы строго придерживаются обозначений Латвии как «территория современной Латвии», то впоследствии, ближе к XVII веку, авторы называют Ливонию и герцогства единым термином – Латвия. И уже описывая исторические события с XIX века, авторы совершенно придерживаются идеи Латвии как независимого государства. Например, повествуя о первых революционных народных выступлениях в России в конце XIX в., авторы выделяют Латвию как отдельную независимую государственную единицу и противопоставляют ее другим балтийским губерниям (с.52). Или, например, такой пассаж из описания ситуации начала ХХ века: «В [Российской] Думе четырех созывов были представлены 30 депутатов от Латвии» (с.67).

 

 

 

Историю Латвии как отдельного государства в книге предваряет краткий обзор событий, происходивших на описываемой территории. Но дается он в крайне лаконичном и сжатом виде – временной отрезок с Ледникового периода и до XIX века уместился на 30 страницах. Создается впечатление, что здесь за это время ничего существенного не происходило. Но нам кажется, это сделано намеренно, чтобы избежать возможных дискуссий о роли других этносов в истории Прибалтийского края, отдав преимущество латышской нации.

После некоторого прочтения сразу же становится заметно, как красной нитью сквозь весь текст проходит навязывание читателю определенной мысли об исключительном влиянии западной культуры на формирование латышского этноса. Все, что связано с Западом, авторами описывается в положительном ключе и практически не подвергается критике. В свою очередь, когда речь заходит о влиянии России, возникает стойкое ощущение того, что авторы книги пользовались внутренней установкой очернить все, что связано с русской культурой. Данный факт подтверждается постоянной путаницей в последовательности оценки событий. Скажем, если на стр. 14 идет описание быта IX века, то: «В походах викингов на Латвию военные акции и разбои перемежались оживленной торговлей. Долговременное подчинение жителей Латвии викингам или колонизация скандинавами их земель в то время не наблюдалось». А теперь сравним, как идет описание быта XI века и оценка восточных соседей: «В Х-ХI столетиях времена подъема Руси отмечены военными походами древнерусских князей в балтийские пределы в целях грабежа и сбора дани». Тут же говорится о первых исторических «фальсификациях» русских летописей (с.15). Негативная оценка восточных соседей длится до последних страниц: «…соседи Российской Федерации опасаются рецидивов имперского мышления в Москве и скрытых претензий возродить ее былое влияние в Балтийском регионе» (с.230).

 

Далее, например, описывая уклад Лифляндии XVIIIвека, авторы рассказывают о негативном отношении немецких баронов к местному латышскому населению и преданности немцев Российской Короне. Одновременно с этим попытки русских чиновников вмешаться в сложившиеся отношения немецкого дворянства и крестьян с целью послабления власти помещиков оцениваются авторами как посягательство на «независимость» прибалтийских губерний (с.42). Другой пример чернения влияния России пролеживается на примере Латгалии (Витебская губерния). Авторы в основном концентрируются на описании национального и религиозного состава здешнего населения (старообрядцы, поляки, евреи, немцы и пр.), при этом подчеркивая экономическую отсталость региона в отличие от «латышских» Курземе и Видземе (с.44-45). Однако авторы не утруждают себя объяснениями этих причин, которые довольно просты и очевидны. Различие в хозяйственной деятельности. В отличие от мелких и конкурирующих хозяйств в Курземе и Видземе в Латгалии преобладали большие поместья, которые по своей сути должны были содержать своих владельцев дворян.

 

 

Еще раз повторим, что данная «история Латвии» излагается на русском языке для русского читателя, однако в этой «истории» не особенно находится место для представителей русской нации. Как известно, Рига и вся Лифляндия стали принадлежать России в 1710 г., а с 1721 г. после заключения Ништадского договора со шведами Лифляндия включена в состав уже Российской империи. В этом вопросе авторы проявили чудеса лаконичности. Им хватило два предложения, чтобы описать весь этот сложный этап включения (с.42). К теме «русских колонизаторов» (с.67) авторы возвращаются лишь к середине XIX века. Ведь именно с этого момента (с 1867 г.) начинается русификация. На стр. 47 авторы сочувственно оценивают начавшийся процесс и его пагубное влияние на латышей и эстонцев. При этом в качестве примера приводят лишь то, что обучение в школах переводят с немецкого на русский язык. Например, на стр. 53: «Рьяное усердие высокопоставленных русификаторов привело к тому, что в последние 15 лет XIX в. удельный вес латышских учащихся в отдельных школах сократился с 98 до 78 процентов». Надо добавить, что народные школы с латышским языком обучения тоже перевели на русский язык обучения. Чтобы наглядно представить читателю «ужасы русификации», авторы не скупятся на эпитеты, при этом описывая высочайший уровень грамотности местного населения (до 78% населения в Курземе). Видимо, по мнению авторов, немецкий язык был намного «роднее» любому латышу XIX века, чем русский. Впрочем, далее авторы снова приводят противоречивые факты «ужасов русификации». По информации авторов, «В конце XIX в. по числу изданных на родном языке книг латыши занимали 4-5 место среди населяющих Россию народов» (с.54). Так, собственно, из текста книги и нельзя понять, каким образом отразилась на латышском народе «тотальная русификация», поскольку вслед за этим идет описание начала процесса возникновения латышской периодики, ставшей одной из основ настоящей латышской культуры. Причем, как подчеркивают авторы, в конце XIX в. регулярное чтение книг и прессы на родном языке для латышской публики стало обыденностью (с.55). И это, заметьте, происходит при «тотальном угнетении малой народности». Вместе с тем, авторы для «объективности» указывают, что возникшее национальное движение «младолатышей» в этот же период поддерживает (!) проводимые реформы русификации (с.50) в пику немецкому господству. Налицо прослеживается конфликт описываемых фактов. При этом авторы сочувственно поясняют сегодняшнему читателю, что опасность русификации воспринималась младолатышами как «несерьезная» (с.50).

 

Чтобы у читателя не возникло сомнений в том, что латышская культура исключительно ориентирована на Запад, авторы не забывают это всякий раз подчеркнуть. Например, при описании следующего латышского национального движения «новотеченцев» конца XIX в.: «…новотеченцы вернулись в европейскую интеллектуальную среду и черпали свои идеи в тамошней богатой духовной жизни» (с.51). Однако, как показывает история, и авторы об этом тоже говорят, «новотеченцев» мало интересовали национальные идеи, и они всецело выступали за сохранение существующих порядков и устоев Российской империи. Русификация не лишала латышский народ возможностей развития своего языка и культуры, не сопровождалась переселением в прибалтийские губернии масс русских мигрантов. Наоборот, латышские колонисты искали лучшей доли в русских губерниях. Кроме того, русификация среди латышей во многом способствовала их социальному росту, поскольку до этого в прибалтийских губерниях на законодательном уровне социальные преимущества были закреплены за немецким дворянством. Иначе говоря, процесс русификации во многом поспособствовал зарождению когорты латышской интеллигенции, возникшей в пику немецкому господству, со стремлением воспитания и сохранения национальной идентичности.

 

Описывая процесс национального пробуждения («Атмоды»), авторы не скупятся на похвальные эпитеты и славословия в честь «угнетаемой малой народности». Как можно понять из прочитанного, в этот период едва сформировавшаяся латышская интеллигенция представляет собой светоч европейской демократии, поскольку они уже в середине XIX века взяли курс на демократические ценности Западной Европы (с.49). Авторы поясняют нам, почему именно западный ориентир выбрали «новые демократы», ведь Россия XIX в. это «черно-белое славянофильское видение мира с великой Россией в центре» (с.50). К сожалению, на страницах книги так и остается нераскрытым вопрос: почему именно в середине-конце XIX века начинает появляться латышская интеллигенция в тех самых условиях «тотального угнетения малых народов и русификации»? Если так, то что мешало появлению местных «продвинутых демократов» в середине-конце XVIII века? Ведь эпоха романтизма в Германии началась именно в этот период, и уже тогда оказала самое прямое влияние на формирование новых течений в общеевропейской литературе и философии и немного позднее в русской культуре?

 

 

Интересна по-своему авторская трактовка событий января 1905 года. Здесь события представлены так, словно их идейным вдохновителем были исключительно местные пролетарии и ничего не говорится о предшествующих событиях в Петербурге, когда 9 января в «Кровавое воскресенье» была расстреляна рабочая демонстрация. По мнению авторов, местные пролетарии в качестве цели борьбы вновь выбрали западные ориентиры: «Уровень жизни, быт, традиции, черты культуры сближали Латвию с Западной Европой. Поэтому в Латвии революция развивалась иначе, чем в самой России» (с.60), или: «… ЛСДРП ориентируется на ценности, провозглашенные ранее демократическими революциями Западной Европы» (с.61). Во-первых, хочется обратить внимание, что Прибалтика как таковая с начала XVIII века в Российской империи обладала статусом немецко-дворянской автономии, отсюда и «прозападные ориентиры» разного рода пролетариата и иже с ним. Именно поэтому условия исторического развития здесь несколько отличаются от остальной европейской части России. А во-вторых, авторы скромно умалчивают, что в то же самое время в Англии, Германии и Франции, на которые якобы ориентировались «латвийские революционеры» (с.60), условия работы пролетариев на тот момент мало чем отличались от российских реалий. В целом же российский пролетариат в качестве идейной цели борьбы за свои права избрал декларацию, составленную на Конгрессе международного общества рабочих, состоявшемся в Париже в 1889 г., где было признано желательным установление законодательным путем 8-ми часового рабочего дня. И, в конце концов, общими усилиями заметные уступки со стороны правительства были все же достигнуты.

 

Авторы отводят значительную и решающую роль в руководстве пролетарским движением в 1905 году ЛСДРП («Латвийская социал-демократическая рабочая партия»). Обратим внимание, что эти «социал-демократы» на стр.61, по версии авторов, отстаивают интересы исключительно латышского этноса, который беспрекословно внимает каждому их слову, однако уже на стр.68 авторы меняют свое отношение к латышским «социал-демократам», говоря, что этих «демократов» национальный вопрос не интересует вовсе и вообще они борются за мир во всем мире. При этом авторы снова не забывают от себя подчеркнуть, что «социал-демократы», решая проблемы взаимоотношений латышей и немцев, не видят проблемы русификации и пагубного влияния имперской России (с.68). Возникает ощущение, что у авторов на тему влияния России в собственных губерниях, особая чувствительность, которая придает им вдохновение и силы на борьбу с ненавистным прошлым. Нет ничего глупее, чем оценивать собственное прошлое с сегодняшних конъюнктурных установок…

 

 

Необычна авторская трактовка событий 18 ноября 1918 г., т.е. провозглашение Латвийской республики. Говоря о законности данного действа как такового, авторы признают его нелегитимным, поскольку это было решение отдельных лиц без участия широких масс. Тем не менее, авторы оправдывают это тем, что «рождение новых государств чаще всего бывает революционным актом, при котором редко соблюдаются все аспекты международного права» (с.75).

 

Описывая рождение нового государства, авторы рассыпаются в эпитетах и славословиях высокому уровню культуры местного населения, ведь независимому государству в одно мгновение случайным образом досталось то, что иные культуры создавали здесь веками. К сожалению, авторы, описывая выдающихся личностей и деятелей культуры новой эпохи, вновь называют те же имена и те же успехи, что и несколькими страницами ранее из времен конца XIX века – вновь оказываются выдающимися Райнис и Рудольф Блауманис, те же самые восторженные речи слышатся и в адрес «новых» театров. Практически слово в слово звучат похвалы при описании культурного авангарда независимой республики.

 

Говоря о музыкальном наследии, авторы пишут, что хоры всегда были неотъемлемой частью латышской народной музыки (с.81), хотя несколькими страницами ранее говорилось, что хоровое пение у латышей сложилось под влиянием немцев лишь в середине XIX века (с.58). Если обратиться к общему впечатлению от изложенного о латышской культуре, то ввиду частых рефренов складывается впечатление крайней ее ограниченности. Что совершенно неверно. Внутренне у читателя возникает противоречие, и исток его, как нам кажется, в том, что авторы все время стараются превознести достижения латышской культуры, за счет умаления достижений других. В основном в этой т.н. «истории Латвии» действующим и главным лицом оказывается лишь один латышский этнос, другим нациям в книге отведено второстепенное или косвенное значение. И это при том, что авторы указывают на главное достояние Латвии – многонациональность.

 

Повествуя о внешнеполитической составляющей нового государства, авторы в мажорных тонах расписывают достижения латвийской дипломатии (с.84). Однако уже через несколько абзацев читатель понимает, что действительных ее результатов нет. Вообще, вскоре складывается впечатление крайней ограниченности и ненужности политических усилий латвийских дипломатов на мировой политической арене. Говорится, что главным приоритетом Латвии стало вступление во всевозможные союзы и провозглашение абсолютной нейтральности. Однако в результате такой политики Латвия стала государством-изоляционистом, которое осталось без влиятельных союзников и гарантов своей безопасности. Да и внутриполитическая жизнь оставляла желать лучшего. Авторы ранее всячески подчеркивали, что латышские демократы – самая прогрессивная часть российского общества. Однако вскоре на страницах издания авторы вынуждены признать, что латвийская демократия в условиях независимости и общемировой конъюнктуры терпела крах. Чему венцом стал майский переворот 1934 г.

 

Особо хочется подчеркнуть отношение латышских «демократов» к другим этническим группам. При том, что латвийское законодательство было весьма толерантным по отношению к нацменьшинствам, в начале 1920-х годов страна претерпевала всплеск латышского национализма. На страницах газет открыто печатались публикации антисемитского, русофобского и антинемецкого настроения. В городах избавлялись от всего немецкого и русского. Простейший пример, скажем, если до 1918 г. на домах повсюду висели указатели на трех языках: немецком, русском и латышском, то после того – исключительно на латышском. Замазывались все неугодные вывески, надписи. Русские православные церкви передавались в распоряжение лютеран или католиков, в 1925 г. взорвана православная часовня на привокзальной площади. После установления авторитарной власти К.Ульманиса в 1934 г. национализм превращается в государственную политику.

 

 

Описывая события лета 1939 года, авторы пытаются навязать читателю свою «правдивую» точку зрения на происходящее. В тексте крайне отчетливо прослеживается современная оценка событий, характерным проявлением чего служит клеймение любых действий СССР. Несколько странными выглядят заявления авторов о том, что, согласно заключенному договору и протоколам от 23 августа 1939 г. между Германией и СССР, Латвию «отдали» СССР (с.133). При этом в приводимом авторами фрагменте текста договора явственно речь идет лишь о взаимных  границах сфер интересов двух держав, но никак не определения границ собственности. Предыстории пакта Риббентропа-Молотова, естественно, авторами не дается, поскольку одно ее упоминание кинет тень на «стройную» версию событий авторов. Сложная трактовка событий Мюнхена 1938 г. полностью игнорируется и ни словом не упоминается, а ведь действия Англии и Франции по отношению к разделу Чехословакии в сентябре 1938 г. напрямую ведут к соглашению Германии и СССР в 1939 г. После «Мюнхенского сговора» и дальнейших уступок Гитлеру Англии и Франции СССР утратил доверие к своим потенциальным союзникам против Германии.

 

Крайне странное умозаключение авторы делают из договора о ненападении между СССР и Германией: «Пакт 23 августа 1939 года для Латвии означал резко возросшую угрозу государственному суверенитету, так как она была включена в сферу интересов СССР» (с.134). Иначе говоря, угрозы суверенитету Латвии никакой бы не последовало, будь она включена в сферу интересов нацистской Германии. Судя по риторике, это очередной авторский реверанс в преклонении перед «добрым и культурным» Западом. Впрочем, на этом «странности» пресловутого Пакта не заканчиваются. Самым неимоверным образом заключение этого Пакта повлияло на благосклонность тогдашнего латвийского правительства. По авторской версии, этот факт произвел на независимую Латвию должное впечатление, поскольку правительство Латвии сразу же после заключения договора между СССР и Германией становится вдруг лояльным и уступчивым к «просьбам» Советского Союза (с.132). Совсем комично и неблаговидно выглядит авторское описание прибалтийских республик «под контролем СССР» в 1939 г. (с.136). Влияние Москвы на латвийское правительство оказалось «столь сильным», что в условиях авторитарного режима Ульманиса в Латвии местные политики наперебой «клялись» в верности и лояльности СССР (с.137).

 

О переселении балтийских немцев в Германию в 1939 г. говорится так, словно у Гитлера это была единственная проблема – вывести немцев из Прибалтики подальше от СССР (с.136). Совершенно ничего в книге не говорится о целенаправленной политике нацистской Германии «собирании немецкой нации», в результате чего состоялось присоединение Австрии и Судетской области, да и формальным поводом к войне с Польшей послужил город Данциг с большинством немецкоговорящего населения.

 

Говоря о присоединении Латвии к СССР летом 1940 года, авторы вспоминают, что при этом была нарушена конституция Латвии, однако, как известно, данная конституция была приостановлена в мае 1934 г. К тому же, можно обратить внимание на слова самих авторов, высказанные ими нескольким страницами ранее: «рождение новых государств чаще всего бывает революционным актом, при котором редко соблюдаются все аспекты международного права» (с.75). Мифически и абсурдно представлены выборы в новый латвийский сейм 14-15 июля 1940 г.: «Чужая армия активно участвовала в организации и проведении выборов; красноармейцы охраняли избирательные участки» (с.142). Согласно постановлению Кабинета министров от 4 июля 1940 г. правом голоса на этих выборах обладали исключительно граждане Латвии. Участки, на самом деле, охраняли местные добровольцы из числа созданной Рабочей гвардии. Оценивая сегодня события 1940-1941 года, необходимо четко понимать сложившиеся чаяния народа того времени в политическом и экономическом плане. Неоспоримо, что большие массы людей поддерживали действия советской стороны и искренне надеялись на улучшение в социальной сфере. Действующая власть не смогла противиться этим настроениям и была вынуждена принять условия изменений государственности. Сегодня мы должны оценивать не события как таковые, а то, что в конечном итоге надежды латвийского народа в какой-то степени были обмануты.

 

Немногим выше мы жаловались, что на страницах книги уделяется мало места представителям нацменьшинств. Тут, видимо, авторы вспомнили об этой несправедливости и со всеми подробностями описывают «ужасы» года советской власти. Вероятно, по мнению авторов, это единственное значимое событие в истории Латвии, связанное с русскими и их контактами с Прибалтикой. 

 

 

В следующей главе, рассказывая о немецкой оккупации и нацистской репрессивной системе, авторы, упоминая крупнейший концлагерь в Прибалтике Саласпилс, называют его «сравнительно невеликим» (с.154.), приводя в пример ошибочные и скандальные данные о его вместительности в 1,5-2 тыс. человек. Как показывают последние исследования, лагерь был способен вместить до 15 тыс. человек.

Описывая национальное сопротивление против немецкой оккупации, авторы упоминают, пожалуй, одну из главных военизированных сил того периода – вооруженное формирование Я.Курелиса. Его мотивы представлены как исключительная инициатива латышского национального подполья. Однако изначально это формирование было организовано по приказу немецких спецслужб для выполнения диверсионных заданий в тылу Красной армии. Национальное самосознание в этом латышском формировании проснулось лишь тогда, когда исход войны стал предельно ясен – в конце 1944 года.

 

Кроме того, общий вывод авторов о национальном сопротивлении силам извне, сводится к тому, что латыши в принципе были согласны и с советской властью, и с нацистской, поскольку практически никакого сопротивления не оказывали. По словам авторов, все национальное противление обеим властям сводилось к «ненасильственной борьбе и подпольной политической деятельности» без общественной поддержки (с.150 и стр.164).

 

События освобождения Риги от нацистов 13 октября 1944 года трактуются в ключе прижившегося и распространенного мифа о том, что немцы сами по собственной инициативе оставили город, почему он не столь сильно пострадал. На самом же деле «добровольное» отступление немцев из Риги – это хорошо спланированная многоходовая операция советских военных, начавшаяся еще летом 1944 года с прорыва к Балтийскому морю. Даже еще утром 12 октября у вермахта не было приказа отступать из Риги, и спешноотступающие войска не успели уничтожить город, хотя указания на это были. Свидетельством тому служит взорванная полоса рижской набережной на протяжении 12 км, уничтоженные мосты, заводы и пр.

 

Возвращаясь к теме послевоенной Латвии, историки сами себе противоречат, называя процесс возвращения советской власти в Латвии «повторной оккупацией» (с.173). По мнению авторов книги, территория ЛССР по какой-то неведомой причине в 1945 г. должна была получить независимость, но т.к. этого не произошло, то СССР вновь «оккупировал» Латвию. Впрочем, как бы там ни было, но судьба Прибалтики решилась на Ялтинской конференции в начале 1945 г. Так что в этом вопросе можно совершенно согласиться с мнением «советских идеологов» (с. 173.), что это все же было освобождение части СССР от нацистской оккупации.

 

Совсем уж странными выглядят «жалобы» историков на то, что после войны на территории ЛССР началась «фильтрация населения», словно ЛССР было единственным местом в мире, где такое происходило после войны. При этом можно вспомнить Голландию, Францию, саму Германию и другие европейские страны, которые «зачищали» свои государства от военных преступников и коллаборационистов.

 

В характере сегодняшней политической конъюнктуры авторы героизируют национальных партизан, т.н. «лесных братьев», говоря, что они боролись с советскими активистами и силами безопасности (с.174). Однако ничего не говорится, что в своем большинстве в конце 1944 года и в первый послевоенный период это были части, сформированные германскими разведгруппами, целью которых была дезорганизация и проведение терактов в советском тылу. И уже на их базе позднее было сформировано т.н. «национальное сопротивление за независимость» из дезертиров обеих армий, националистов и сочувствующих граждан в духе нацистской пропаганды. Если ознакомиться подробнее с деятельностью этих т.н. «национальных партизан», то мы обнаружим, что в преобладающем большинстве это были обычные бандиты, грабившие почты, магазины и убивавшие своих же безоружных сограждан. Десяток человек в лесу, за которыми не стоит ни армия, ни даже обычный народ не могут на что-то серьезное рассчитывать. Именно поэтому их действия можно классифицировать как бандитизм. И именно с проявлением бандитизма и боролась советская власть.

 

Повествуя о жизни в советской послевоенной Латвии, авторы подробно расписывают происходящие процессы. Все трактуется в характерном для сегодняшней ситуации ключе, в общем выглядит довольно скучно и предсказуемо: в суровые годы тоталитаризма и советизации малая, но гордая нация сумела сохранить национальную идентичность. Обратимся лучше к следующей главе о новейшей истории Латвии.

 

 

Описывая процессы возобновления независимости Латвии в конце 1980-х гг., авторы здесь говорят об исключительной роли латышских функционеров в этом процессе, однако при этом подчеркивается, что русскоязычные жители были против этого процесса (с.202). Когда авторы говорят о личностях новоиспеченных «демократов» (например, Д.Иванс, лидер Народного фронта Латвии), то почему-то «забывают» указать, кто есть кто. На тот момент большинство из них – «истинные коммунисты».  О чем красноречиво свидетельствуют статьи в газетах тех лет. Однако, говоря о противниках «демократов», в частности об Интерфронте, то там следует четкое указание на коммунистическую партийную принадлежность лидеров и их русскоязычие (с.202). В целом же из прочитанного складывается впечатление, что все русские – коммунисты, а все латыши – демократы.

 

Борьба за независимость государства – это действо, сопряженное с романтикой и героизмом. Рассказывая о «борьбе» за независимость Латвии в 1991 году на страницах книги, авторы уподобляются писателям-романтикам. Здесь есть все, соответствующее жанру: и враги, и трудности, которые героически преодолеваются, и защита баррикад, и свои герои, однако последние почему-то так и остаются безличными, скрываясь под высокопарным титулом «народ».

 

В завершении данной главы авторы намеренно подчеркивают, что возобновление независимости Латвии прошло по всем демократическим канонам, и власть перешла «в руки демократически избранных институтов» (с.214). Впрочем, одна существенная и неприглядная деталь в этих «канонах» присутствует. Это опрос от 3 марта 1991 года. Авторами он называется «референдумом» (с.213). Однако, как известно, это был всего лишь социологический опрос, и никакой юридической силы он не имел, т.е. по сути выход из СССР был не вполне легитимен и вполне недемократичен. Единственной реальной целью этого «опроса», можно сказать, было создание базы для активной пропаганды.

 

На стр.228 авторами дается весьма комичное описание т.н. «пособников» советской власти из числа местного населения. Речь идет о небезызвестных «мешках КГБ», которые «открывают» по сей день. Этих коллаборационистов авторы совершенно оправдывают: «Эти люди, против воли вовлеченные в сеть КГБ, обычно старались не давать никакой существенной информации и во всяком случае не причинять вреда своим согражданам. Бывало даже, что участники сопротивления и диссиденты, уведомив заранее своих товарищей, как бы соглашались на сотрудничество с «органами», надеясь выведать планы противников». Верно, достойный и героический поступок: сотрудничать с любой властью, чтобы «выведать планы противников». А все потому, что многие из них сегодня в эшелонах власти независимой республики…

 

В целом описание новейшей истории Латвии в книге представлено в духе современной политической конъюнктуры. Все исключительно в мажорных и радужных тонах. Вновь авторы акцентируют внимание и расписывают в качестве современной истории лишь факты того, как внешняя политика Латвии сводится к вступлению во всевозможные международные организации. Других значительных достижений на страницах книги у Латвии как государства нет. Кажется, это признают, в конце концов, и сами авторы. Общее авторское заключение у читателя вызывает некоторое недоумение. При том, что на протяжении всей книги пелись дифирамбы латышской нации и независимости Латвии, завершающая мысль выглядит крайне пессимистичной и входит в диссонанс со всем высказанным выше авторами в своем труде. В конечном итоге, авторы признают, что в настоящий период усилия «прогрессивных демократов» напрасны, что Латвия – неудавшееся государство и ему необходимо срочно «вернуть доверие своих граждан» (с.240).

 

Если же вернуться к сторонней оценке издания «Истории Латвии» в целом, то уверенно можно сказать, что здесь читателю предлагается узнать «историю латышской Латвии». История других народов, населяющих данную территорию, сводится к минимуму или полностью игнорируется. Впрочем, авторы этого и не скрывали.

 

Ну, и напоследок. Как говорят сами авторы во введении, они писали объективную историю сквозь призму субъективных воззрений, потому у нас есть совет читателям сего произведения: читайте «Историю Латвии», ведь завтра она может быть уже другой…