Саласпилс, боль моя

Храмцов А. Саласпилс, боль моя. // «Вести сегодня», 4 ноября 2002 года.
 
Политики всех мастей еще долго будут переделывать, перекраивать и перевирать историю Латвии. Саласпилсский мемориальный комплекс переоценке не подлежит. Здесь, на месте бывшего концентрационного лагеря, за три года погибли 59 тысяч ни в чем не повинных человек.
«За этими воротами стонет земля» — эту надпись на входе саласпилсского мемориального комплекса, один раз увидев, уже не забудешь. Сейчас, на фоне хмурого осеннего неба, бывший концлагерь выглядит местом совсем нелюдимым. Сейчас он более-менее приведен в порядок, а в середине 90-х всеми забытый мемориал начал стремительно разрушаться. От статуй откалывались целые куски камня. В трещины проникала вода и, превращаясь зимой в лед, стала взрывать эти колоссы.
 
Деньги на реставрацию государство нашло пару лет назад. А то стыдно было показывать мемориальный комплекс иностранцам, особенно приезжающим из-за границы бывшим узникам Саласпилса. Летом они здесь составляют львиную долю посетителей. Приехав сюда в обычный будний день, мы вместе с Виталием Ефимовичем Леоновым оказались единственными посетителями мемориала. Он провел тут 1,5 года — с марта 1943 по октябрь 1944-го.
 
— Мне едва исполнилось 11 лет, когда нашу деревню Ляхово окружили немецкие солдаты. Это в Псковском районе, близ Себежа. Всех выгнали из домов, построили на улице. А потом без всяких разъяснений погнали куда-то. Уходя, мы видели, как один за другим загораются наши дома. Мама, папа, я, две младшие сестрички и полуторагодовалый братик — по весенней слякоти мы без всякого отдыха шагали несколько суток. Тех, кто не мог идти — а это были в основном старики, — немцы заперли в деревянный сарай и заживо сожгли. Так погибла моя бабушка.
 
Нас пригнали на территорию Латвии, в Зилупе. Словно животных, загрузили в товарные вагоны и куда-то отправили. Куда? Мы терялись в догадках. Мне было очень страшно. Я думал, что нас везут на расстрел. Почти так и вышло: нас доставили в Саласпилс. Самым страшным был первый день. Нас раздели, затем загнали в душевые и начали мыть хлоркой. Потом выдали робу, и мы стали похожи на сотни остальных заключенных...
 
Перекройка
 
Саласпилс не был лагерем смерти, как Майданек. Здесь происходил чудовищный отбор. Тех, кто здоровьем покрепче, угоняли на работы в Германию. А слабых делали еще слабее и умерщвляли. Одновременно люди использовались в качестве живого материала: Виталий Ефимович помнит, как у него и других детей, с кем жил в бараке, брали кровь. Она предназначалась для раненых на фронтах. Обескровив, немцы умертвили его младшего брата. Ему и двух лет не успело исполниться. А всего в концентрационном лагере за три года его существования умерло 7 тысяч детей.
Сейчас история воспринимается совсем в другом свете. Руководитель Центра документации последствий тоталитарных режимов Индулис Залите несколько лет назад во всеуслышание заявил, что в Саласпилсе не был убит ни один человек. Там, был пересылочный лагерь, куда в порядке соблюдения конвенции от 1907 года «О ведении войны» из мест боевых действий переправлялись целые семьи из России и Белоруссии. «Такие действия не считаются репрессиями», — подвел черту под судьбой уцелевших узников Саласпилса Индулис Залите.
 
Мы с Виталием Ефимовичем стоим там, где находилось место массового захоронения. Тут трупы складывали штабелями.
— Перед самым приходом советских войск я видел, как немцы хоронили умерших от голода и холода детей. Делали это в спешке, словно преступники, заметающие свои следы. Заставляли взрослых узников выносить маленькие тела на носилках и сваливать в ямы. Потом их самих всех расстреляли. А мне повезло. Я выжил. Меня и других детей из нашего барака раздали по хуторам. После войны я узнал, что отступая, немцы концлагерь сожгли. Потом, после освобождения Латвии, были долгие месяцы ожидания: где же мама, когда она заберет меня? О судьбе своих родителей и сестрички Виталий Ефимович не знал тогда ничего. Даже не знал, живы ли.
 
— В тот день я улыбнулся, наверное, в первый раз за долгие годы. Пас весь день коров, а когда под вечер возвращался на хутор, смотрю — мама меня ждет! Она за мной приехала! А позже, еще через несколько месяцев, нашелся отец — он в Эстонии в концлагере был. Сестра тоже нашлась!
 
Компенсация
 
Виталий Ефимович говорит, что охрана в лагере состояла как из немцев, так и из латышей. Чтобы кто-то особо зверствовал, такого не припомнит. Но и лишней корки хлеба, даже умирая, не получишь. А кормили так: с утра сладковатая вода, которую называли «чай», в обед хлебная краюха, на ужин водянистая похлебка. Голодно было очень. Но за еду дети не дрались. Правда, чего уж греха таить, иногда кто-то мог украсть кусок хлеба, но чаще наоборот — отдавали свою часть слабеющим узникам. А иногда бывало так: просыпаешься утром, а рядом с тобой окоченевший труп лежит. Умер ребенок во сне.
 
Прогуливаясь, мы подходим к тому месту, где были расположены детские бараки. Здесь установлен отдельный памятник: закованная в гранит стилизованная колючая проволока. На камне живые цветы. Они здесь есть почти всегда. Не так давно Германия начала выдавать компенсации узникам концлагерей. Деньги полагаются и Виталию Ефимовичу. Целых 3 тысячи евро. О полагающемся возмещении «причиненного в годы Второй мировой ущерба» он узнал четыре года назад. Однако компенсация до сих пор не дошла до бывшего узника.
 
Виталий Ефимович попадает под статус репрессированного, с полагающейся надбавкой. На простую, заработанную десятилетиями верной службы ВЭФу рабочую пенсию сейчас бы не выжил.
Мы проходим к выходу из мемориального комплекса мимо вечно бьющегося «сердца» — мраморного монумента, изнутри которого доносятся гулкие удары. Пока оно стучит, помнят люди о трагедии 60-летней давности.