Бутылочка детской крови

Майданов А. Бутылочка детской крови. // «Советская молодежь», 5 октября, 1989 г.

 

(Протокол преступления, совершенного под грифом «секретно»)

 

 

Старший оперуполномоченный НКВД Латвийской ССР капитан госбезопасно­сти Мурман в ноябре 1944 года выехал в Юрмалу. В Майори, если конкретно.

Фронт продвинулся в Курземе совсем недавно, еще 17 октября ценой немалой крови из Дубулты выбили 87-ю пехотную дивизию вермахта.

Цель поездки была пре­дельно ясна — допрос свидетеля. Мимика на лице капитана давно сменилась непроницаемостью — в Салас­пилсском лагере смерти он видел обглоданные дистрофично истощенными советскими военнопленными корни срубленных деревьев, ямы-могилы, полные дождевой воды, которые для спанья выкапывали себе люди. Те, кому «не досталось» места в бараках. А этот свидетель был в одном из них. Капи­тан уже знал его немецкое кодовое наименование — барак «10-Б» концентрацион­ного лагеря Саласпилс.

 

Конечно, свидетеля Мур­ман мог бы вызвать и к се­бе. Но не этого. Он думал, с чего начать. Достал из кар­мана шоколадку, зашуршал фольгой.

И все-таки предстояло на­чать.

Капитан написал: Леме­шонок Наталья, 1934 года рождения (10 лет), уроженка города Освея».

—Наташа, расскажи мне, пожалуйста, все, что пом­нишь, хорошо?

Все-таки это — не доп­рос. Но разговором это тоже не было. О таких... таком взрослые редко вспоминают вслух. Но Наташе исполни­лось только десять и, наморщив в усилье и без того мор­щинистый лоб, она просто сказала: «Угу...».

—   Немцы пригнали маму и всех нас в лагерь. Прошлой весной. Папа еще до этого умер в тюрьме. (Расстрелян гитлеровцами. — А. М.). Нас всех посадили в большой барак: Шуру, Женю, Галю, Корю, ме­ня и Аню, ей был только годик. Вместе с нами было много других мам с детьми. Ночью мы спали. Вошли немцы. Уве­ли нашу маму...

Свидетель Виба Эвелина Яновна, латышка, беспартий­ная: «Как комендант лагеря Саласпилс Краузе, так и другие фашисты и их при­спешники брали девушек и женщин к себе и их насило­вали, а затем расстрелива­ли...».

 

— ...Мы остались одни. Было темно. Страшно. Мы плакали. Я сперва не заметила, что маленькая Аня тоже осталась с нами. Потом я услышала ее плач и в темноте нашла ее.

Больше мы маму не видели. Мы, все дети, жили одни в бараке. Нас никуда не выпус­кали (Уборная разрешалась только два раза в сутки, по­том было запрещено и это. Больные лежали на полу в нечистотах. — А. М.) Мы были все время голодные. Малень­кая Аня все время кричала. Тогда я сказала об этом нем­цу. Но он ничего не сделал...

Через несколько дней сол­даты нас всех вывели из бара­ка и повели через двор в больницу. Там нас выстроили в очередь. Аню я держала на руках. Мы не знали, что с на­ми будут делать. Потом при­шел немецкий доктор, большой и сердитый, и другой немец. Они сказали, что будут нас осматривать.

Я не видела, что они делали впереди. Но какая-то девочка вдруг стала плакать и очень сильно кричать, а доктор то­пал ногами. Когда я подошла и нему ближе, то увидела, что он втыкает в руку девочкам и мальчикам длинную иглу и по трубочке в подставленную бу­тылочку набирает кровь. Тогда я тоже стала кричать и пла­кать. Мне было очень страшно. Но я боялась убежать.

 

Так мы стояли в очереди и все плакали и кричали. Когда подошла моя очередь, доктор вырвал Аню из моих рук и положил на стол. Потом док­тор воткнул мне в руку иглу. А когда он меня отпустил, то стал брать кровь у моей сестренки. Я снова стала кричать и плакать И Женя, и Шура, и Боря тоже. Нам было жалко сестричку. Немец посмотрел на нас и что-то сказал по-своему. Мы не поняли. Солдат, который стоял рядом, засмеялся и сказал по-русски: «Господин врач говорит, чтобы вы не пла­кали, девочка все равно умрет, а так от нее хоть какая-нибудь будет польза».

Через день нас снова повели и врачу и опять брали кровь в бутылочки, И скоро Аня умерла в бараке. Нас часто вы­зывали к врачу

 

Все руки были в уколах. Мы все болели. Кружилась голова. Каждый день кто-нибудь из мальчиков или девочек умирал...

КРОВЬ БРАЛИ ЧЕРЕЗ ДЕНЬ, но никогда не реже двух раз в неделю. Детскую кровь после расфасовки отправляли в Ригу и далее в ящиках в эсэсовские госпитали. Она «котировалась» и предназначалась для «элиты», выздоравливающей в палатах за чтением журнала «Das schwarze Korps» («Черный корпус») — иллюстрированного издания оберкомандования СС. Из семьи Лемешонок удалось дожить до освобождения только двоим — десятилетней Наташе и ее семилетнему брату Борису. Их маленькие сестры и братья — Шура, Женя, Галя и почти грудная Аня были высосаны и перекачены. Восьмилетний Дима Саксон подвергался выкачке крови 15 раз подряд. Немногим меньше тринадцатилетний москвич Алеша Кузнецов, до своей поездки в Себеж к тете в июне 1941 года живший на Каланчевской, 14. По-страшному все эти детские судьбы снивелировал Саласпилс.

 

Исследуя документы периода немецко-фашистской оккупации Советской Латвии, я обнаружил приобщенные к следствию в качестве ве­щественного доказательства температурные графики выздоравливающих после освобождения в больнице Наташи и Бори Лемешонок за 1944-1945 годы. Температура больше 38 градусов держалась месяцами, состав гемоглобина, эритроцитов и т. д. в крови был невероят­но низок.

Только за март 1942 года в Саласпилсе высосали 500 грудных детей. И если ко­мендантом лагеря был Крау­зе, начальником хозяйствен­ной части — Текемейер, на­чальником транспортного от­дела — Хеер, заведующим канцелярией — Бергер — все немцы, то непосредствен­ные кураторы и исполнители акций-расправ Видужс (стар­шина лагеря) и Пурвиньш (помощник старшины) — оба латыши из полиции СД.

 

Двое последних особенно заискивали перед овчаркой Рольфом герра коменданта после случая с Лилией Озол. Краузе, гибрид палача-сади­ста и похотливого изувера- сладострастника, распорядил­ся устраивать «баню» для прибывших в лагерь несовер­шеннолетних девушек в сво­ем присутствии, смакуя в обществе своего пса весь процесс раздевания и мытья. Латышка Озол плеснула в эту пару кипятком из шайки. Краузе, вовремя отшатнувшийся, не успел, однако, «спасти» от пустячного ожога Рольфа. Девушку объявили «ненормальной», заста­вили вместе с другими изна­силованными сшить по несколько комплектов разнообразных платьев для гос­пожи комендантши и нижне­го белья и купальных хала­тов для коменданта (из но­вых вещей ранее казненных), а затем всех подростков «ликвидировали в установ­ленном порядке». Краузе особенно возненавидел после этого «происшествия» детей, частенько усаживался на по­доконнике своего дома в удобной позе и развлекался стрельбой из «парабеллума» по любому скоплению детей «больше двух».

 

Свидетели Лаугалайтис, Ельтерман, Купец и другие показали: «Отобранных от родителей детей в возрасте до 5 лет поместили в отдель­ный барак, там они массами умирали. Больных детей уносили в больницу лагеря, где их купали в холодной воде, от чего они через два- три дня умирали».

ПРИКАЗОМ коменданта концлагеря Саласпилс теплые бани были запрещены — только ледяной водой на мо­розе, вне барачных стен. Гросс-адмирал Дениц требо­вал от полевой медицины вермахта эффективного средства против обмораживания для своих морских пиратов. Его искали таким «прямым» образом.

 

«№21. Регина Бакша. 12 лет. В волость Огре, на ху­торе «Леяс-Зиеди».

«№43. Нина Кухаренок. 13 лет. В Кокнссскую волость, на хутор «Крастмали».

«№62. Таиса Козлова. 12 лет. В волость Икшкилес, на хутор «Иевини».

«№98. Иван Сташков. 11 лет. В волость Набес, на ху­тор «Авотини».

«№196. Гунефа Урбан. 13 лет. В волость Балдоне, на хутор «Друкас».

Больных детей, у которых в 1941 году уже были унич­тожены родители, айзсарги и шуцманы вывозили из Салас­пилса и (с ведома гитлеров­ских оккупантов) поставля­ли в Риге хозяевам кулацких хуторов, заинтересованных в батрацкой силе. Хозяин, выбрав, забирал с собой ребенка. (В гроссбухе очень часто встречается «Unbekannte» («Неизвестный») и только номер «головы»). Одним из центров такой перевалки в Риге служил женский монас­тырь. Факты об этом фигу­рировали в обвинении шефа СС и полиции «Остланд» обергруппенфюрера Еккельна, судимого в Риге в 1946 году.

Эмилия Кристаповна Салеюмс свидетельствует, что в декабре 1941 года в Румбульском лесу оккупанты и их сообщники из латыш­ских буржуазных национа­листов расстреляли одну за другой три большие партии детей школьного возраста по 200 человек в каждой.

 

В январе 1942 года на железнодорожную станцию Шкиротава был пригнан эшелон с детьми, который прямо у путей встретили 30 новых зеленых полностью герметичных автофургонов. Каждый заглатывал за «один прием» не менее 40 де­тей, уезжал со станции и возвращался назад не позд­нее, чем через 30 минут. Пустой. Все эти машины представляли собой передвижные газовые камеры.

Карлис Карлович Лиепиньш рассказал, что гитле­ровцы в августе 1944 года расстреляли в Дрейлинском лесу на Лубанском шоссе более 10 тысяч детей. Для транспортировки использова­лись 65 больших грузовых автомашин. Возраст детей — от трех до четырнадцати лет.

Еще один красноречиво-обжигающий факт, сохранен­ный архивным делом: «Ди­ректор социального депар­тамента получил в 1944 году от немцев приказание о вы­возке советских детей из Майорского и Рижского дет­домов. Лично дал распоряже­ние директорам этих детдомов о подготовке детей для погрузки на немецкий паро­ход «Мюнден». Из Рижского детдома погрузили на паро­ход 160-200 грудных детей, из Майорского — 130. Ди­ректор социального депар­тамента присутствовал при погрузке на пароход советских детей. Пароход был торговый, а детей спустили в трюм. Грудных детей в трюме клали на железное дно один около другого. Бы­ла ужасная картина, дети плакали и кричали. Распо­ряжение о погрузке детей на пароход исходило от немец­кого командования в лице немца Циненбейнц, который руководил эвакуацией города Риги».

 

В 1945 году, сразу после освобождения Риги, уездные прокуратуры Латвийской ССР вели систематическое расследование преступлений немецко-фашистских оккупан­тов. Вот текст только одной из многих аналогичных сроч­ных информаций:

«Телефонограмма в прокура­туру Латвийской ССР. Принято 24 марта 1943 года.

В Эрлитаю Приедес Платонской волости Елгавского уезда в могилах найдены убитые дети в возрасте от 3 месяцев до 14 лет.

Все трупы детей с размозженным черепом. В некоторых случаях дети с ранами в гру­ди. В полигоне найдено убитых детей еврейской национально­сти приблизительно около 1000 человек. В среднем в могиле от 30 до 40 человек. Передал: прокурор Елгавского уезда Меднис».

Свидетели, документы и живая боль человеческая.

Фашизм — это антисемит­ское стуканье кружек в мюн­хенской пивной, кассетирующие бомбы над Ковентри, пять голых женских трупов с отрезанными грудями и отсеченными головами на заостренных колах на дере­венской окраине близ Белос­тока. «Фашисты — просто падшая сволочь», — сказал Алексей Толстой. 

 

Все так. В феврале 1946 года после осуждения в Риге пове­сили гитлеровского военного коменданта Риги генерала Руффа. 10 октября 1944 года по его приказу в Риге должны были быть взорваны 5806 раз­личных объектов, по существу весь город; Рига, как и Краков, была спасена Советской Арми­ей. До фашистского палача доплакалась наконец веревка.

В Варшаве трофейной, не по размеру немецкой каске стоит бронзовый мальчуган — памятник детям — участникам антифашистского восстания 1944 года. В Зеленом поясе славы под Ленинградом — бе­тонная ромашка с рисунком детского лица, память обо всех спасенных и неспасенных однофарными полуторками че­рез Ладогу. В Советской Лат­вии память о затравленных фашизмом детях хранили только закрытые архивные фонды. Самое страшное, может быть, в том, что только сорок пять лет спустя с детских дел, прочитанных журналис­том, слетел гриф секретности.

 

СЕГОДНЯШНЕЕ время — время плюрализма. Его сос­тавная — плюрализм площа­дей и бульваров. Немалую аудиторию собрал в Риге ми­тинг у памятника Свободы на улице Ленина 23 августа этого года. И, как часто бы­вает, в толпе водоворотно закручивались минигруппы вокруг комментаторов речей, взлетающих со ступенек памятника Карлиса Зале. Одну из таких групп (в ней оказалось довольно много туристов-экскурсантов из Харькова) собрал вокруг се­бя пожилой латыш. В числе его слушателей оказался и я. Нет, он отнюдь не требовал намыливать веревку для коммунистов, к чему без обиняков призывал ряд ора­торов, он говорил без пате­тического надрыва, следя за аргументированностью своей речи, раздумчиво, почти до­верительно. Что именно?

 

— Я сам пережил немецкую оккупацию Латвии. Только сов­сем неправильно называть это время оккупацией. Это было время порядка. Строгого, взы­скательного. но справедливого. Требовательны немцы в рабо­те, кто это не знает. Но разве это плохо? Если ты не красноармеец, не поднимал оружие против немецкой власти, если не задержали тебя, скажем, с винтовкой в руках или писто­летом в кармане, если ты не коммунист или активный ком­сомолец, то живи, пожалуйста, как жил, работай, как знаешь, никто тебя не то что не расстреляет, а даже пальцем не тро­нет. И в городе при немцах покой был, и в деревне спра­ведливость. Распоряжения, конечно, выполнять Надо было, но сами подумайте, какой без этого порядок? Легче ведь лег­кого понять. Кстати, немцы и коров раздевали, а детишкам молоко выдавалось. Вот ведь как. Вот она какая правда. Я, слева богу, сам в то время жил, сам вам рассказать могу. Не из вторых рук...

 

У говорившего была се­ребряная голова, умные гла­за и ни грана поспешности или запальчивости. Он взял на себя добровольную роль рассказать правду гостям нашего города.

А я хочу спросить: членами какой полити­ческой партии были годова­лые, трех-пяти-семн-десяти­летние девочки и мальчики? В какую форму были одеты выдернутые из люлек и ма­теринских постелей? Писто­леты, карабины, автоматы какой конструкции крепко сжимали в пеленках? Каки­ми молочными зубами и ко­му могли нанести урон, ущерб, даже тень опасности? Кого объесть и кому, страша, противостоять?

В хронологическом выст­раивании документов, разу­меется, есть некоторая моно­тонность. Количество фактов подавляет, одновременно по­трясая. Но в этом как раз и проявляется теневая сторона грифа «секретно». Есть, без­условно, секретность, диктуе­мая соображениями и инте­ресами государственной безо­пасности.

 

А с другой стороны, то, что секретно, то и не гласно, то есть попросту — не из­вестно, и его вроде бы и нет. Эта почва чрезвычайно пита­тельна для разнообразных спекуляций и инсинуаций. Ведь живут до сих пор те, кто фальшивку подпихивает на место доказательства, удоб­ный (выгодный) для себя вы­мысел преподносит вместо факта. Тут даже не скажешь, что грязная ложь воровски переоделась в чистую одеж­ду правды. Ведь истина луч­ше, чем вакуумом, задушена семью печатями грифа. Что чрезвычайно устраивает тех, - кто уверен, что правда ни­когда не откроется, черное в их конкретных биографиях никогда не покажется на по­верхности нашей будничной жизни.

 

 

Отсюда и разглагольство­вания о цистернами разда­вавшемся эсэсовцами парном молоке малолетним детям, «свидетельства» о «золотом веке» немецко-фашистской оккупации, а уж если обмакнуться в краску сиюминутно­го политиканства, то есть от­нюдь не призрачная надежда вырваться на трибуну обще­ственно-политического дея­теля, дидактического настав­ника молодежи конца 80-х, «властелина сердец».

Самое страшное, чудовищ­ное и осязаемо зловещее — именно это.

Рвение навеки похоронить бутылочку детской крови.

В Латвийской ССР, по дан­ным Чрезвычайной Государ­ственной комиссии, немецко-фашистские оккупанты и их активные помощники из чис­ла латышских буржуазных националистов уничтожили 39 831 ребенка.

 

В Риге, как, впрочем, и в Москве, нет министерства истории. Но уж если мы жи­вем в Советской Латвии, то я, коренной рижанин, обра­щаюсь с конкретной програм­мой:

 

Прецеденты? В ГДР, ПНР, ФРГ эти вопросы давно ре­шены и стали нормой жизни.

Радует, что группа народ­ных депутатов от Латвийской ССР обратилась с предложе­нием о передаче трех круп­нейших Санаториев, располо­женных в Латвии и принад­лежащих трем различным со­юзным ведомствам, больным детям с соответствующей перепрофилировкой данных корпусов. Пока (или, точнее, до сих пор) они представля­ют собой роскошно-апартаментные офисы, пользуется которыми ничтожная группа людей, в основном в летний период. И это — при гро­мадном штате персонала и прислуги, содержащей поме­щения на «товсь» все 365 дней.

 

В высшей степени благо­родная и замечательная цель —           помочь нашим остро нуж­дающимся в помощи детям (именно нашим — нашим со­временникам, нашим земля­кам, среди нас живущим). Как видите, начало такой программе положено.

Незачем долго толковать о морали, преемственности, взаимосвязи, долге, увекове­чении памяти, поколениях и т.д. Сегодня мы сами се­бе даем по большому счету человеческий шанс человечесности (даже не человеч­ности).

Второго дубля не будет.

 

Андрей МАЙДАНОВ,

спец. корр. «СМ». Элея-Платоне-Елгава-Рига.