Страницы воспомина­ний

 

 

Каторжником я стал во время немецкой оккупации в камерах Лудзенской тюрьмы. Каждая минута тянулась там, как час, а час, как день... Ни малейшего представления о будущем. Вечером 16 августа 1942 года в нашу камеру вошел гестаповец и сообщил, что мне и еще 30 политическим заключенным завтра есть не дадут. Из Лудзенской тюрьмы нас переводят.

Что сделают с нами? Куда нас отправят? Может быть, в Гарбарский сосновый бор, в песках которого зарыты тысячи невинных людей. Сведующие люди рассказывали, что в уездной управе все погреба забиты до отказа и арестованных девать больше некуда. Значит, необходимо освободиться от нескольких лишних душ. Другие утверждали, что Гарбарские сосны стали уж слишком популярными, поэтому гитлеровцы теперь расстреливают людей на Анчупанских холмах близ Резекне.

Мы долго рассуждали о своем будущем. В ту ночь нам было не до сна. И когда в зарешеченное окошко нашей камеры проникли первые лучи восходящего солнца, в коридоре прогремели кованые сапоги. Глухо лязгнули ключи, и в камеру вошла группа вооруженных эсэсовцев. Нам приказали выйти во двор и построиться в колонну по два! Во дворе еще раз проверили по имени и фамилии, и тогда кто-то скомандовал:

 

– Вперёд, шагом марш!

...Скоро поворот. Если погонят налево, тогда прощай, жизнь, – этот путь ведет к Гарбарским соснам, – если направо, то, может быть... Может быть... Это для нас единственное утешение.

– Левое плечо вперед!

Мы словно ожили и полной грудью вдохнули чистый утренний воздух, который после вонючих камер нам казался чудесным нектаром. У каждого из нас появилось неукротимое желание жить, трудиться, быть свободным.

Несмотря на ранний утренний час – лудзенцы уже на ногах. Они узнали, что из тюрьмы будет отправлена группа заключенных. Люди осторожно идут по тротуару рядом с нашей колонной. Делают они это настолько незаметно, что у эсэсовцев, охраняющих нас, возникает впечатление, будто эти люди торопятся на работу. Один-другой быстрыми шагами обгоняет нас, сворачивает во двор какого-нибудь дома или в переулок и через несколько мгновений снова идёт нам навстречу. Мы понимаем, что люди в мыслях и чувствах с нами. Это для нас большая моральная поддержка.

Вот и станция Лудза. Здесь нас уже ждет товарный вагон. Вскоре раздается приказ:

– Залезай!

 

Эсэсовцы сегодня удивительно благожелательны. Знакомым они разрешают подойти к вагонам и поговорить с нами. Лудзенцы используют ситуацию и подходят, конечно, выдавая себя за родственников или знакомых. Наши вещевые мешки наполняются запасами продуктов, а сердце – человеческой теплотой.

От пестрой толпы отделяется девочка лет пятнадцати с густыми косами. У неё в руках увесистый чемодан. Девочка подходит к дверям вагона. Спрашиваем:

– Кому вы хотите это передать?

– Тем, кого сегодня никто не навестил, – тихо отвечает девочка.

– Спасибо, дитя!

Продукты мы делим на равные части. Их нам прислала Лудзенская подпольная организация. Паровоз подали только к вечеру. Под строгой охраной нас привезли в Резекне. Там к составу поезда прицепили еще один вагон заключенных. Значит, и здешняя тюрьма переполнена! Гитлеровцам не так уж легко дается установление «нового порядка». Ему сопротивляются все.

 

Когда мы наконец прибыли в Даугавпилс, резекненцев поместили в какой-то склад, а нас, лудзенцев, – в тюремную церковь. Угрюмые церковные кельи были превращены в тюремные камеры. В церковь каждый раз, перед тем как отправиться на очередную акцию, приходят фашисты и, опустившись на колени, молятся богу. Помолившись, они «во имя господа бога» идут пытать и убивать невинных людей.

Один из заключенных, по фамилии Яковлев, тоже захотел «помолиться». После перенесенных бесчеловечных мучений и истязаний с ним часто случались нервные припадки. И здесь, в тюремной церкви, находясь в нервном трансе, Яковлев полез на амвон и начал проповедь. «Какой же ты нам отец, – потрясал он кулаками в сторону неба, – что не даёшь своим детям хлеба?» Товарищи с трудом утихомирили его. Волоком оттащили от амвона, зная, что психически больных эсэсовцы убивают.

 

В Даугавпилсе сообщили, что нас отправят дальше – в Саласпилсский концентрационный лагерь. Под вечер 21 августа мы получили распоряжение собраться во дворе церкви, куда уже были согнаны сотни заключенных. После тщательной проверки началось «шествие» на станцию. Там для нас были приготовлены товарные вагоны с зарешеченными окнами. В каждый вагон загнали около восьмидесяти человек. Двери заперли. Итак, мы поехали в Саласпилс.

 

* * *

 

Саласпилс... Этот страшный лагерь истребления я увидел 22 августа 1942 года. Наш эшелон остановился на станции. Двери вагона открылись. Толпа голодных и измученных людей после утомительной поездки наконец оказалась на свежем воздухе.

– В колонну по четыре становись!

Когда приказ был выполнен, нас под строгой охраной погнали в концентрационный лагерь. Ещё сегодня перед мысленным взором встает высокий проволочный забор, за который были согнаны тысячи людей, обреченные на медленную, мучительную смерть. И этих изнуренных голодом, исхудалых людей гитлеровцы еще заставляли выполнять тяжелые физические работы. При входе в ворота нас поразило невиданное зрелище. В лагере вертелась живая людская карусель. Узники с носилками бегом передвигались по большому кругу и без всякой надобности переносили песок с одного места на другое. Гестаповец презрительным взглядом наблюдал за этим бессмысленным занятием и время от времени покрикивал:

 

– Быстрее, быстрее!

Второй гитлеровец, ударив нескольких носильщиков палкой по спине, добавил:

– Быстрей, проклятый!

И люди бегут. Потные, голодные, измученные.

Поодаль виднеется груда мешков с песком. Арестованные по команде торопливо переносят эти мешки на другое место, метров на 150 дальше, и сбрасывают их там в новую кучу. И всё это делается без всякой надобности, единственно для того, чтобы по возможности больше мучить людей.

Нас встревожила и другая картина. В конце лагеря двигалась толпа оборванных и переутомленных людей. На груди и на спине у них были круглые белые нашивки. У некоторых на шее висела доска с надписью на немецком языке: «Беглец». Люди шли парами. У каждой пары на плечах длинная жердь. На ней объёмистая посудина, наполненная в лагерной уборной. Эту ношу каторжники должны были таскать четырнадцать часов в сутки. За обедом носильщики получают лишь полпорции. Отдыхать не разрешается. Люди идут, пока не валятся с ног. Это заключенные, за мелкие проступки зачисленные в так называемую штрафную группу.

 

* * *

 

Нас сразу же зарегистрировали, разделили на группы и назначили на работу в каменоломни Бема. Там работало около 200 узников, в том числе и я. За день каждый должен был наколоть камни и нагрузить ими семь-восемь вагонеток. Того, кто за двенадцать-четырнадцать часов не справлялся с этой нормой, считали вредителем. А судьба вредителя хорошо известна – его ждет виселица. Однако между заключенными существовал неписаный закон – группы каторжников, первыми выполнившие свои дневные нормы, шли на помощь остальным.

Старый каменный хлев, где мы должны были жить, вначале ещё не был готов к приёму арестованных, – вокруг не было забора из колючей проволоки. Поэтому мы каждый день мерили семикилометровый путь от Саласпилсского лагеря до каменоломни и обратно. Так как надо было проходить мимо комендатуры, мы не могли двигаться как попало. Нас заставляли маршировать, словно солдат, – твёрдым шагом, с высоко поднятыми головами. Если кто-либо этого не делал, наказывали не только виновного, но и всю группу. Как наказывали? Утомленных на тяжелой работе людей заставляли ложиться и вставать, валяться в грязи, прыгать как заяц, идти гусиным шагом. А гитлеровцы стояли перед комендатурой и наслаждались муками несчастных.

Для истязания людей в Саласпилсском лагере широко использовались также дрессированные собаки. Это были специально обученные псы, которые по приказу хозяина бросались на людей. Свои острые клыки собака вонзала в голень, в бедро, в спину заключённого, – во все части исхудалого тела, прикрытого лохмотьями одежды. На эти сцены, когда собаки терзали людей, гитлеровцы всегда смотрели с большим удовольствием, как на праздничное представление.

 

* * *

 

Тяжёлый труд в каменоломне Бема окончательно подорвал наши силы и здоровье. Когда кончатся эти муки – этого не знал никто. Но надежду, что час свободы всё же придёт, хранил в глубине своего сердца каждый заключенный.

20 июля 1944 года на Сауриешские каменоломни, где я тогда работал, приехали четыре грузовых машины. В них посадили 80 узников и увезли в центр лагеря – в Саласпилс. Через неделю примерно две тысячи заключенных погнали на станцию и затолкали в зарешеченные вагоны. Снова нас повезли навстречу неизвестному будущему. Гитлеровцы бежали назад в свое логово и тащили нас за собой. Чтобы избежать воздушных налетов, эшелон двигался только ночью.

После шестидневного пути поезд остановился недалеко от Гамбурга. Отсюда меня и еще четыреста узников отправили в концентрационный лагерь Бухенвальд. Сколько невинных людей здесь погибло, сколько искалечено на всю жизнь! Бывший директор Лиелвардской школы Голдшмит был настолько обессилен, что не мог больше двигаться. Когда полицейские пришли проверить, все ли вышли на работу, они нашли его, свернувшимся в клубок у барака. Полицейские пустили в ход палки, но он все же не смог встать. Тогда на него натравили собаку. Пес вцепился в руки и ноги несчастного, вонзал зубы ему в спину. Наконец учитель с большим трудом поднялся и, пошатываясь, пошел на работу. Там мастер снова побил его палкой. Вечером мы принесли Голдшмита в барак полуживым, лишившимся речи. В тот же вечер он скончался.

Узников в Бухенвальде не называли по имени и фамилии, а по номерам, выжженным на руках. Я был номером 74074.

 

Из Бухенвальда нас отправили на работу в Цвиберг. В этом трудовом лагере содержались представители разных национальностей: русские, поляки, французы, итальянцы, испанцы, бельгийцы, голландцы, чехи, литовцы, эстонцы и около 400 латышей. В Цвиберге бараков не было. Люди ночевали под открытым небом. Вначале нам выдавали в сутки по 350 граммов хлеба с примесью опилок и тарелку супа – смесь воды и гнилых овощей. Позже хлебный паек сократили до 220 граммов, а суп заменили помоями.

Нас разбили на группы по 15 человек. Работать заставляли по двенадцать часов в день. Мы строили подземный авиационный завод. Наша задача заключалась в том, чтобы вывозить из туннеля на вагонетках взорванную породу. На самолетостроительном заводе работало около 600 мастеров. Среди них не было ни одного, кто бы не бил и не ругал заключенных. В начале 1945 года на этой каторге ежедневно умирало около 70 человек.

 

* * *

 

9 апреля 1945 года началась эвакуация лагеря. Изможденные и голодные, мы брели по дорогам Германии под строгой охраной эсэсовцев. Чтобы как-нибудь успокоить голод, мы грызли кору деревьев, ели траву. Однажды нам разрешили передохнуть у небольшого пруда, где росли ивы. Мы сорвали с них и поели все почки.

Чем дальше мы шли, тем меньше оставалось сил. Тех, кто идти больше не мог, пристреливали на месте. Почти через каждые двадцать метров на обочине дороги оставался труп.

Чтобы скрыть следы преступлений, за нашей колонной следовали эсэсовцы. Они подбирали и сжигали трупы.

 

* * *

 

Стояла теплая апрельская ночь. Моросил мелкий дождик. Наша колонна отдыхала где-то в лесу. Медленно сгущался туман.

– Лучшее время для побега, – шепчет мне тихо на ухо Казимир Брицис.

– Попробуем...

Мы начали ползком удаляться от места, где лежали. Удачно миновали охрану эсэсовцев. Ещё не успели достигнуть леса, как раздалась команда:

– Встать!

Может быть, нас не заметят. Может быть...

Нас не заметили. Мы уже в лесу. Зарылись в мох и лежим тихо, как мыши.

Уже второй день мы ничего не ели. Решили зайти в дом к крестьянину и попросить хлеба. Там, за лесом, виднелось несколько домов. Рискуем, идем туда и, боязливо постучав в дверь, просим кусочек хлеба.

 

Но в ответ звучит:

– Хлеба у нас нет.

Картофеля тоже не имеется. Ничего нет. Крестьяне недоверчиво оглядывают нас. Дают все же соли. Соль нам пригодилась. В лесу нашли попавшего в охотничью петлю зайца. Посыпали его солью и съели. Затем опять зарылись в мох, проспали четверо суток и снова отправились на поиски еды в крестьянские дома. На этот раз нас принимают гостеприимно. Но приятнее всякой еды была весть, которую передал нам немецкий крестьянин: в этот район уже вошли советские войска!

Свобода! Наконец мы на свободе!

Вместе с Казимиром Брицисом идем по шоссе в город Швейниц, где находится штаб Советской Армии. Было свежее весеннее утро. Раньше, когда в сопровождении охраны эсэсовцев нас гнали через лес, мы совсем не слышали мелодичных трелей птиц. Теперь они звучат как музыка, как чудесная музыка!

 

Вот и городок Швейниц. На улице встречаем лейтенанта Советской Армии. Вид наших худых, заросших бородой лиц и рваной одежды ему сразу говорит, откуда мы.

– Поздравляю с освобождением! – Он прикладывает руку к фуражке.

Первые минуты встречи с освободителями были сердечными и горячими. Мы обнимали и целовали молодого лейтенанта, на фуражке которого сверкала пятиконечная красная звезда. Заботиться о нас поручили старшине роты. Впервые после более чем трехлетнего голода мы поели досыта. Нам дали чистую одежду, отвели к парикмахеру. Постепенно мы начали приобретать человеческий вид.