К 70-летию со дня смерти А.И. Клизовского (29 апреля 2012 года) Книги по достоинству уже оценены

Все-таки великое это дело – коллективный труд. В 1994 году благодаря помощи многих отзывчивых людей автору довелось собрать по крохам сведения о жизни одного из видных членов Латвийского общества Рерихов Александре Ивановиче Клизовском. Статью под заглавием «Книги мои по достоинству еще не оценены» в трех номерах (26.07 и 2 и 9.08. 94) опубликовала редакция газеты «Ригас Балсс». В ту пору о деятельности одного из первых рериховских обществ в мире было известно крайне мало: многие из тех, кто изучал тогда «Живую Этику», сложили головы в застенках тюрем и концлагерей. За подобную «контреволюционную деятельность» в первый день войны арестовали и позже отправили по этапу в далекий город Петропавловск, что в Казахстане, и Александра Ивановича Клизовского. Сегодня, спустя 18 лет, к тому журналистскому расследованию благодаря помощи друзей добавились и новые факты. Публикуем к памятной дате первоначальный вариант статьи, данный в небольшом сокращении и с исправлением ошибки (в статье от 2.08.94 г. в письме г-жи Бургеле вместо года 1913 нужно читать 1931) с послесловием автора.

«Книги мои по достоинству еще не оценены»

Часть 1-я. Начало, 26.07.1994 г.

Воистину, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». В тот давний январский вечер мы даже помыслить не могли, во что выльется беседа о человеке, книги которого перевернули жизнь нам обеим. Моя собеседница, старая рериховка Ольга Александровна Катенева-Неймане, прожила долгую жизнь - ей 86 лет. Но, несмотря на столь почтенный возраст, ей, как и в молодости, по-прежнему присущи живость и ясность ума, из глаз исходят потоки света, а чувство юмора неизменно приводит близких в восхищение. В любой, даже самой трагической ситуации, а ей доводилось сидеть за свои убеждения и в знаменитом Рижском централе во времена немецкой оккупации, и позже, в лагерях Воркуты, она умудряется находить смешные моменты.

Так случилось и в этот раз, хотя речь шла о серьезной, в общем-то, теме – о том, как люди приходят к вере. Ольга Александровна вспомнила вдруг забавный эпизод своей молодости – тогда, в середине 20-х годов, она училась в женской гимназии Лишиной. И, увлекшись, стала рассказывать столь выразительно, что я, казалось, воочию увидела добрейшего батюшку, преподававшего Закон Божий как у них, так и в мужской гимназии Ломоносова. Влюбленные гимназисты и гимназистки нашли оригинальный способ общаться между собой. И батюшка, долгое время пребывавший в неведении, невольно «служил» почтальоном, перенося в своих видавших виды калошах любовные записки из одной гимназии в другую. Сие деяние обнаружилось случайно, когда какой-то озорник, несясь сломя голову, задел стоявшие у порога калоши. Те перевернулись, стельки выпали, и перед изумленной публикой предстали аккуратно свернутые трубочкой листки. Батюшка только руками развел…

Гимназисты его очень любили, но, как и их сверстники во все времена, подчас забывали прочесть заданную главу из Святого Писания. И тогда, дабы избежать заслуженной кары, шли на хитрость, попросту заговаривая батюшке зубы. Чаше всего это "ответственное" поручение возлагалось на бойкую на язык Олю. Она тянула руку вверх, и, получив разрешение говорить, серьезно так вопрошала:

- Про взрослых грешников нам все понятно - они идут в ад. А скажите, батюшка, почему Бог младенцев наказывает? Иные только на свет появились - и сразу умерли, не успев согрешить.

- Бог многомудр, чадо, - серьезно так ответствовал батюшка - Он знает, как согрешил бы этот младенец, если бы прожил лет двадцать.

- Меня, конечно, такой ответ никак не устраивал, - смеется Ольга Александровна. - Я не унималась, и наш добрейший батюшка терпеливо вразумлял, пока, на радость гимназисткам, не звучал звонок. Позже батюшка тоже оказался в лагерях. Мне рассказывали, что вместе с ним сидели ксендз и раввин. Общая беда примирила священнослужителей разных конфессий, и когда кто-то из заключенных покидал этот мир, молитвы за упокой души читали все трое. Но однажды пробил и их час. Первым ушел наш батюшка, и от этой утраты тяжело заболел и слег ксендз. Отходную служил разом сникший от горя раввин...

Мы помолчали. А потом я вновь спросила: «И все-таки вы, убежденная атеистка, стали глубоко верующим человеком. Как это произошло?»

- В 1937 году общество Рериха в Риге организовало выставку картин Николая Константиновича Рериха, - начала она свой неспешный рассказ. - Родители, конечно, были рады встретиться с Индией. (Отец О.А. Катеневой-Неймане долгое время служил в Индии дегустатором чая, а мама была художницей, ученицей Вильхельма Пурвита, известного латышского художника - О.С). Новых картин Н.К. Рериха они не знали, но вообще художник был у нас в доме в большом почете. Пошли всей семьей. Мужчины ушли раньше, а мы с мамой бродим-бродим от одной картины к другой и тихонько переговариваемся. Чувствовалось, что, помимо внешней красоты, в этих картинах имеется какой-то смысл, но мы его не улавливаем. И вдруг к нам подошел один из молодых членов общества Александр Марков. Завязалась интересная беседа, и мама пригласила его в гости. Он пришел через два дня, принес первую книгу Александра Ивановича Клизовского «Основы миропонимания Новой Эпохи» и сказал: «Вот, почитайте». Я проглотила ее залпом, и когда Марков пришел в следующий раз, спросила: «Могу ли я поближе познакомиться с данным Учением».

- Конечно, - ответил он. - Автор книги живет в Пардаугаве. Вот адрес... Только идти вы должны одни.

И я, преодолев стеснительность, поехала. Навстречу вышел человек высокого роста, определенно военный, с небольшой черной бородкой. (Впоследствии я узнала, что эта бородка скрадывала полученное на фронте ранение). Пригласил войти в кабинет, усадил и поинтересовался, какое у меня дело. Я ответила, что его книга произвела на меня сильное впечатление, внеся ясность во все мое мировоззрение.

- А как вы восприняли инкарнацию?

- А Иерархию?

- Тут мне надо хорошенько подумать. Но если уж приму, то навсегда.

Он улыбнулся и, видимо, уловив мой московский говор, вновь спросил:

- Вы родились в Москве?

- Нет, в Индии, в Чанданагоре, штат Пондишери. В Москве довелось жить ребенком, во время революции.

Александр Иванович заинтересовался и искренне так сказал: «Какие у вас две прекрасные родины - Индия и Россия».

Мало-помалу завязалась очень непринужденная беседа. Прощаясь, он написал записку Рихарду Яковлевичу Рудзитису, который тогда возглавлял общество, и тот записал меня в младшую группу. Так я начала изучать Агни Йогу, за что вместе с другими рериховцами была репрессирована и выслана в Воркуту. Мы опять помолчали, а потом я спросила о судьбе Александра Ивановича.

- Мы не знаем, - ответствовала Ольга Александровна. - Ходили, правда, слухи, что в войну его расстреляли в Рижском централе, но верны ли они?

Прошло несколько лет, настало время духовной свободы, и никому, по счастью, в голову больше не приходит отправлять людей в тюрьмы только за то, что они верят в Бога, Высший Разум или во что-то еще. Издательство "Виеда" напечатало "Основы миропонимания Новой Эпохи" в трех томах стотысячным тиражом, и их как ветром сдуло с прилавков. Сделали допечатку, перевели на латышский - результат тот же. И все чаще благодарные рериховцы государств бывшего Союза на различных конференциях задавали рижанам вопрос: «Скажите, каким был этот человек в жизни, как он подошел к Учению, когда родился и умер, где похоронен?» Отвечать нам, увы, было нечего.

В тот благословенный зимний вечер меня вдруг осенило:

– Ольга Александровна, у вас, случайно, нет фотографии Клизовского?

– Есть, – сказала она и достала старый альбом. – Вот. Александр Иванович – пятый слева во втором ряду. Четвертый слева – Гаральд Феликсович Лукин, а перед Клизовским – Рихард Яковлевич Рудзитис. Тут же, за столом, первая слева сидит Екатерина Яковлевна Драудзинь... – Она продолжала называть по именам тех членов старого общества, которых хорошо помнила.

– А что если дать ее в газету?

– Да полвека с войны прошло. Вряд ли кто-либо из его современников остался жив... – засомневалась она.

– Ну, а вдруг?

Я, Клизовский Александр Иванович, родился 2 января 1874 года в городе Сувалки (Польша). Родители из крестьян Гродненской губернии. Отец служил при Николае 1 в 14-м уланском полку штабным трубачом. По выходе в отставку занимал должность акцизного надзирателя в г. Сувалках и его окрестностях.

Учился в сувалкской гимназии, но курса не окончил по недостатку средств. Выдержал специальный экзамен для поступления на военную службу вольноопределяющим. Поступил на военную службу в 19-й стрелковый полк в 1891 году.

В 1893 году поступил в военное училище в г. Вильно, которое окончил в 1895 году. Вышел в полк, стоявший в Риге, где служил до начала мировой войны. За это время дослужился до чина капитана. Будучи человеком без связей, без средств, я знал, что большого продвижения по службе сделать не смогу, и единственным средством продвинуться по службе для меня было окончить академию генерального штаба. Я задался целью окончить академию. Несколько лет готовился, но такие препятствия, как болезнь, а затем русско-японская война, задержали осуществление этой цели. Я был отправлен для держания предварительного экзамена в г. Вильно только в 1906 году, во время происходившего в Латвии революционного движения. Перед самым моим отъездом в Вильно от меня ушел мой вестовой (дальше в тексте неясное слово - О. С), унеся с собой два моих револьвера. Я доложил об этом по начальству и уехал.

Когда я окончил экзамены и выдержал первым, то получил приказание вернуться в полк. Вернувшись в полк, я узнал, что мой вестовой арестован, что он был причастен к революционному движению. И распоряжение о моем возвращении в Ригу было сделано начальником дивизии, который распорядился также к дальнейшему экзамену в г. Петрограде меня не допускать. Я пошел к нему объясняться, но, увидев бесполезность моих доводов и объяснений, решил подать на него жалобу командиру корпуса. Командир корпуса не обратил никакого внимания на мои объяснения, а за подачу «безосновательной жалобы» приказал посадить на две недели под арест. Тогда я решил идти дальше и подал жалобу на командира корпуса командующему войсками. Но и он оказался предупрежденным, и моей жалобе не придал никакого значения.

С наступлением кризисов жить становилось все труднее. Ремонты старых домиков не оправдывались. 15 лет я промучился с ними, в конце концов, их пришлось сломать, грунт разделить и, оставив себе небольшой участок, все продать, а на вырученные деньги построить большой дом, который мог бы давать средства к существованию. Такой дом был построен в 1939 году, но в следующем году по занятию Латвии советскими войсками был национализирован. Таким образом, я два раза в своей жизни выбился из нищеты и создал как материальные, так и духовные ценности, которые в настоящее время еще не оценены».

На этом месте прервем автобиографию, написанную рукой самого автора (стилистика текста оставлена без изменения – О.С.) и дополним рассказ деталями, сохранившимися в памяти рижан. Им было в ту пору семь-четырнадцать лет, но дети запомнили и свои впечатления, и рассказы родителей. Супруга Клизовского, Альма Георгиевна Риббе, родом из прибалтийских немцев, была старше его на девять лет. Была она темноволосой, невысокого роста, ровного нрава и отличалась большим трудолюбием. Как и когда они познакомились, рижанки не знали. Поэтому предположили, что, возможно, когда один из ее ветхих домиков потребовал ремонта, кто-то порекомендовал Александра Ивановича как мастера на все руки. Зато они помнили, что предложение он сделал ей вполне в офицерском духе - с места в карьер. Однажды, как позже рассказывала госпожа Альма соседке, она шла по улице, спеша куда-то, Александр Иванович, завидев ее, догнал и сказал: «Не могли бы вы стать моей женой?». От такого кавалерийского наскока она слегка опешила, но быстро нашлась и ответила в том же духе: «Хорошо, но только сразу». Спустя какое-то время они поженились, видимо, это произошло в середине двадцатых годов. Оба в ту пору были уже немолодыми людьми. Трудно сказать, вынашивали ли супруги мысль взять в дом ребенка, или же она возникла спонтанно. Известно лишь, что у госпожи Новицкой умерли знакомые, и их дочь Глафира попала в детский дом. Госпожа Шичко уверяет, что девочка родилась 14 декабря 1923 года, и в 1929 году, когда ее удочерили, ей было шесть лет. Остальные очевидцы тоже сходятся на этой дате рождения девочки. Но почему-то в анкете арестованного Александр Иванович указал год рождения приемной дочери как 1914.

Жили супруги очень скудно, в основном на доходы от сдачи квартир внаем и на то, что удавалось выручить от продажи клубники, груш, яблок из собственного сада. Госпожа Шичко запомнила, что Клизовский иногда приходил к ее родителям с корзинкой фруктов в руках. Одно время, видимо, с деньгами полегчало, потому что супруги приобрели красивую мебель. Потом снова пришлось затянуть пояс потуже – дети услышали, как однажды Александр Иванович попенял жене за то, что она купила большой батон – хлеб они пекли сами. Спустя какое-то время мебель из дома вывезли – платить за нее оказалось нечем.

Из письма госпожи Бургеле:

«Я жила в доме Клизовского с 1931 по 1938 год. В то время Клизовские жили по ул. Грегора, 1. У них была приемная дочь Глафира. В дом №47 по ул. Кулдигас  Клизовские поселились в 1938 году, и от них мы переехали в другое место. В последний раз с семьей Клизовских встречалась 3 августа 1939 года. В моей памяти (мне было тогда семь лет) они остались как очень приветливые, хорошие люди. Александр был господин высокого роста с седыми волосами, он целыми днями сидел за пишущей машинкой. Госпожа Альма очень любила цветы, у нее было много кактусов. Глафире надо было учиться игре на фортепиано, но ей это не очень нравилось. Глафира ходила к учительнице музыки, которая жила на втором этаже коричневого деревянного дома на углу улиц Маргриетас и Валентинас...».

Так в повседневных делах и заботах мирно текла жизнь этих людей. На Пасху, Рождество и семейные праздники приезжали друзья – Максимилиан Новицкий, владелец мастерской искусственных цветов, с супругой и дочерью, и бухгалтер пивзавода «Варпа» с семьей, фамилию его узнать не удалось. Иногда по выходным Клизовские и Новицкие выезжали на взморье, гуляли по берегу моря, беседовали. Об Учении Александр Иванович в присутствии посторонних никогда не говорил, и на какие темы он писал книги, дети не знали. Просто о чем-то писал и все. Каким образом он подошел к Живой Этике, в каком возрасте это произошло, как он оказался в числе ближайших сподвижников Рихарда Рудзитиса, к сожалению, пока осталось невыясненным. Фотографироваться, как и многие рериховцы, он не любил. И эта фотография из архива Екатерины Драудзинь, которую любезно предоставила искусствовед Инга Карклиня, дошла до нас по чистой случайности. Елена Ивановна Рерих просила присылать ей в Индию карточки всех членов Общества. И Александр Иванович, глубоко почитавший ее как своего Гуру (Елене Ивановне он посвятил свои книги), конечно же, отказать не мог.

 

«Книги мои по достоинству еще не оценены»

Ольга Александровна Катенева-Неймане с огромным интересом знакомилась с результатами журналистского расследования. И вспоминала все новые и новые детали:

- Однажды в Обществе советско-латвийской дружбы, кажется, осенью 1938 года, устроили вечер. Представители постпредства рассказывали, как там, в России. Мы сидели за столиками, слушали, пили чай. Вдруг объявили танцы. Александр Иванович подошел ко мне и пригласил на вальс. Я так изумилась, что не смогла этого скрыть, пролепетав что-то вроде: «А разве вы танцуете?». Клизовский улыбнулся, он, конечно же, сразу понял, что моя растерянность происходит от почитания иерархического начала. Не то, что в нынешнее время, – добавила она в сердцах. (Старая рериховка пристально следила за бурными событиями 1992-1994 годов, развернувшимися по поводу рериховского наследия, и горой стояла за МЦР – О.С.). Потом продолжила: «И сказал: «Ну, не будем строить из себя сверхчеловеков. Пойдемте, потанцуем». И мы сделали тур вальса.

Есть еще один момент, который очень хотелось бы прояснить. Напротив дома Клизовского, на той же улице, в доме № 50, жила Зента Мауриня - потрясающая женщина, которая боготворила Прометея, любила Парацельса, прекрасно знала Достоевского и тоже серьезно изучала философию Востока. Ее взгляды разделял и супруг, Константин Раудиве. Мало кто знает, что этот одаренный человек, уже, будучи в Германии, одним из первых ученых сумел записать на пленку голоса из Тонкого мира... Связывало ли этих людей что-либо еще, помимо обычного соседского приветствия? На мероприятиях, проводимых Латвийским обществом Рериха, г-жа Мауриня иногда бывала ...

– Моя мама занавесила окно чем-то темным, включила свет и спустилась во двор посмотреть, не видно ли чего, – вспоминает госпожа Цимберг. – В этот момент (дело было к вечеру 23 июня 1941 г.) к дому подъехала машина, из нее вышло несколько человек, и один из них спросили у мамы: «В какой квартире живет Клизовский?». Растерявшись, она пролепетала: «В первой». Они прошли туда, и больше Александра Ивановича мы не видели. Мама всю жизнь переживала, вспоминая эту сцену, чувствовала себя виноватой

...Однако ее вины в этом не было совершенно – Александр Иванович совершенно четко знал, что его арестуют. Примерно за две недели до этого он просил своего друга об одной услуге, на случай, если его возьмет Национальный Комитет по госбезопасности – как-никак когда-то этот пожилой человек служил офицером в деникинской армии. Но прятаться не стал...

О дальнейшей его судьбе вплоть до 20 апреля 1942 года, когда оперуполномоченный УНКВД по Северо-Казахстанской области Ниедрэ «нашел, что в личном тюремном деле Клизовского имеется постановление на арест без санкции прокурора, из которого видно, что Клизовский за контрреволюционную деятельность арестован 23 июня 1941 года НКГБ Латвийской ССР. Следственное дело на эвакозаключенного <...> не поступило», и постановил «завести следственное дело и принять его к своему производству» ничего не известно. После пребывания в Рижском централе его отправили по этапу в общую тюрьму № 22 г. Петропавловска в Казахстане. Там он и пребывал до тех пор, пока гэбэшники сподобились, наконец, изобразить видимость закона. Спасибо им, что хоть так, потому что благодаря этой тоненькой папке мы имеем сегодня уникальные документы.

Через девять дней, 29 апреля 1942 года, Александр Иванович Клизовский был помещен в тюремную больницу, где и умер от сердечной недостаточности - в деле есть заключение врача.

Жене и дочери дали неверную информацию – будто бы его расстреляли в Рижском централе. Спустя неделю в Ригу вошли немцы. Поскольку Альма Георгиевна была немкой, Глафиру взяли работать на немецкую биржу. Летом 1944 года стало ясно, что немцам придется покинуть Латвию. Что могли ожидать две беспомощные женщины, муж и отец которых расстрелян за «контрреволюционную деятельность», от прихода советских войск? И они решили уехать в Германию с последними пароходами.

Накануне отъезда Глафира зашла проститься с друзьями детства. Она навестила Лидию Рейзниеце, которой оставила на память свои фотографии, Галину Шичко, попрощалась с близкой подругой Ириной Наркевич и пообещала сразу же дать о себе знать.

Однако вестей от нее больше не было. Только откуда-то пришел слух, что Альма Георгиевна не выдержала выпавших на ее долю страданий и почти сразу же умерла. О судьбе Глафиры информации нет. В 1989 году документы Клизовского прислали в Ригу, и, естественно, его реабилитировали – уголовное дело прекращено в связи с отсутствием события преступления...

Из Уголовного дела. Окончание биографии

Что касается моей службы в Красной армии и в белой, то мое участие в них было и непродолжительным, и незначительным. В Красной армии я служил в течение трех месяцев на курсах всеобщего военного обучения в Киеве как военный руководитель. Но так как эти курсы вскоре были расформированы, а я во время ликвидации их болел воспалением легких, то мое участие этим и ограничилось.

По занятии Киева белыми войсками всем бывшим офицерам приказано было регистрироваться. Так как я политикой вообще никогда не занимался и считал своим долгом быть лояльным к любой власти, то исполнил и это требование новой власти. Но в белую армию старых офицеров принимали неохотно. Там служили молодые, которые почти все были полковниками, и они не хотели лишаться своих командных должностей. Из бывших старых офицеров были сформированы караульные батальоны, которые несли караульную службу и поддерживали в городе порядок. Но в Киевском караульном батальоне я пробыл около двух месяцев и перешел на службу в г. Черкассы на должность помощника командира государственной стражи. Здесь я прослужил тоже около 2-х месяцев. Отступавшая через Черкассы белая армия грабила население, (командир) не мог по недостатку сил ничего сделать. Один раз начальник стражи приказал мне собрать стражников и остановить грабежи населения. Набрав 6 человек, я отправился на улицу, где происходил грабеж. Грабила целая команда, человек 50, заходили в дома, брали то, что им было нужно, клали на подводы и ехали дальше. Увидев меня, сказали: «Вы что, пришли жидов спасать? Уходите, а то расстреляем». Мои стражники разбежались, и мне пришлось уйти. <...> По эвакуации из Черкасс и по приезде в Одессу мне снова пришлось служить в караульном батальоне. Отступление белых продолжалось дальше, за границу. Наше начальство, имея уже билеты на пароход, твердило, что мы должны поддерживать порядок до последнего момента. Но большинство офицеров, служивших, как и я, в караульном батальоне, предчувствуя катастрофу, на службу не явились. В день наступления Красной армии в Одессу на службу прибыли только я и еще два человека, остальные разбежались. Этим мое служение в белой армии закончилось.

Вот, собственно говоря, и все, что удалось выяснить на сегодняшний день. Правда, во мне теплится надежда, что судьба еще явит нам свою благосклонность. В один прекрасный день вдруг раздастся телефонный звонок, или же все произойдет как-то иначе. Собственно, это не столь важно. Главное в другом - Александр Иванович Клизовский знал, что настанет время, когда книги его будут по достоинству оценены. И благодарные потомки проявят неподдельный интерес к людям, которые в те далекие трудные годы в бедности, практически в одиночестве, непонятые своим окружением, работали ради будущего нашей планеты. Для них он оставил свои записки, которые передал кому-то на сохранение. Но кому?

 

 

 

Чудо действительно произошло и во второй раз, причем, столь же прозаическим образом. Буквально через пару недель после выхода последней статьи, в конце августа 1994 года, раздался звонок читательницы. «Глафира Клизовская с супругом сейчас находится в Риге. Только поезжайте с переводчиком - по-русски она не говорит». Взволнованные новостью, мы тут же отправились в небольшую гостиницу на Юрмальском шоссе. Нам навстречу вышла полная пожилая дама, рассматривавшая нас неприветливо, и, как показалось, с каким-то испугом. Взгляд смягчился, только когда переводчик рассказал ей о цели нашего визита, а я, в подтверждение его слов, показала документы. Тогда и прояснилась причина испуга. В те годы (1992-1994) бежавшим от советской власти балтийским немцам возвращали собственность. Узнав об этом, Глафира тоже решила заявить права на дом родителей. И потому супруги приехали в Ригу на машине из Германии. В Латвии передел собственности сопровождался неприятными эксцессами, и они не хотели огласки. О судьбе отца дочь никакими сведениями не располагала – знала только от матери, что его расстреляли в Рижской центральной тюрьме. На просьбу вспомнить какие-либо детали, Глафира что-то сказала супругу, молча слушавшему разговор. Он достал папку и вынул оттуда какой-то потрепанный лист. То был ордер на обыск за № 022807, выписанный комендатурой НКВД, находившейся на ул. Бривибас 37/39. Из него следовало, что обыск производил сотрудник УРБ НКВД ЛССР Дмитриев в присутствии матери и двух мужчин по фамилии Вилцанс и Махнов. Альма Георгиевна бережно его сохраняла, и вот сейчас, спустя полвека, на основе этого документа Глафира намеревалась вернуть родительский дом. Матушка рассказывала ей, что за пару недель до ареста приходил сотрудник милиции с целой кипой писем из Индии, Китая, Варшавы, Эстонии (Александр Иванович вел большую переписку с единомышленниками из разных стран). Расспрашивал, как и что: из-за столь обширной корреспонденции отца и взяли под наблюдение. Тогда-то Александр Иванович и попросил друга спрятать небольшой чемоданчик с документами. (Говорили, что его тоже обнаружили через несколько лет после выхода статьи, однако подробности, к сожалению, прошли мимо меня). Прятаться он отказался…

Вообще об отце знала мало, лишь то, что служил дворником, а в свободное время писал. Под напором наших вопросов вспомнила важную деталь: Александр Иванович рисовал масляными красками. За кисть брался часто, любил писать монастыри и портреты людей. Картины его висели дома и в помещении рериховского общества на ул. Элизабетес. Известие о том, что книги отца опубликованы большим тиражом и пользуются популярностью, ее поразило. С искренним удивлением она рассматривала подарок редакции – три тома «Основ миропонимания Новой Эпохи». О своей последущей жизни рассказала охотно. После ареста Клизовского, а Альме Георгиевне тогда было 76 лет, им

 

приходилось очень трудно. Помогла соседка - та самая замечательная женщина – ныне высоко почитаемый латышский философ Зента Мауриня. Владевшая немецким Глафира в течение 1943-44 годов периодически приходила к ней печатать на машинке философские работы. В начале 1944 года соседи не раз обсуждали ситуацию на фронте, все чаще склоняясь к решению покинуть Латвию. Глафира с матерью уехали на пароходе тем же летом. Они добрались до Бреслау, затем до Гамбурга, где и осели неподалеку от города. В 1944 году в Германии они вновь ненадолго пересеклись с Зентой Мауриней, также перебравшейся в Германию. Вскоре Глафира вышла замуж, став госпожой Крусе. В конце 1948 года Альма Георгиевна умерла. Сейчас супруги Крусе живут в Германии, но в другом месте. Глафира оставила свой адрес¸с просьбой сообщить, если вдруг появятся еще какие-либо известия об отце. Адрес с ее разрешения публикую:

Glafira Klizovsky-Kruse

29456 Hitzacker,

Osterlon, 6

Известие, что ее помнят столько людей, а ближайшая подруга Лидия Рейзнице, все эти годы хранившая фотографии, (их опубликовала газета «Ригас Балсс») и ее брат, в ту пору директор Латвийской Академии художеств, с нетерпением ждут в гости, восприняла равнодушно. Координат не спросила, и нам показалось, что образы друзей ее детства просто выветрились из памяти за давностью лет. На прощание г-жа Крусе пообещала разыскать в Германии переводчика, чтобы прочесть книги и сообщить нам. Но, видимо, это оказалось для нее слишком трудным делом…

Примерно за месяц до неожиданной встречи с дочерью Александра Ивановича Клизовского я отправила письмо в рериховское общество Казахстана, с просьбой выяснить дополнительные факты о его пребывании в Петропавловске. 23.08.94 пришел ответ от председателя общества Г.Д. Безродной, пообещавшей всяческое содействие. Вскоре, 15.03.95 года из Казахстана пришло второе письмо. Г-жа Безродная сообщала:

«Мы послали еще два запроса: в областное управление Национальной Безопасности по Северо-Казахстанской области, в Управление внутренних дел г. Петропавловска. Обидно, что мы не знали, что в Республиканском архиве не все сведения и потеряно много времени».

Итак, папки по делу Клизовского в Казахстане зияли пустотой – содержимое уехало сначала в Москву, а потом и по месту жительства – в Латвию. Попробуем по документам из нее восстановить события по датам, начиная с Петропавловска. Аресты в Риге производились в спешке, без суда и следствия; заключенных перевозили к месту заключения в вагонах для скота, и времени фиксировать такие тонкости, как дату отправления из Рижского централа на Восток, подробности долгого скорбного пути, видимо, не было. Да и желания, по всей вероятности, тоже – все-таки те люди не могли не понимать, что совершалось не правое дело.

Поэтому принимаем за основу прибытия в Петропавловск 18 апреля 1942 года – эта дата стоит на первом документе, оформленном в тюрьме № 22. В нем под названием «постановление об избрании меры пресечения» следователь Ниедрэ записал:

«<...> Клизовский <...> за совершенное преступление против советсткой власти подлежит уголовной ответственности».

Еще через два дня, 20 апреля, тот же следователь завел уголовное дело № 8698, в рамках которого начались допросы. Из них и дошли до нас автобиография, данные о внешности и другие детали. Однако 26 мая «следственное производство» пришлось прекратить, поскольку 29 апреля 1942 года в 21.00 Александр Иванович скончался от сердечного приступа. Еще через пять дней, 31 мая 1945 года, дело Клизовского отправляют в Москву, где под № 096487 его регистрируют в архиве 1-го спецотдела НКВД СССР 19 июня 1942 года. Там оно и пролежало под грифом «совершенно секретно» долгих 47 лет, пока не наступила перестройка. В числе тысяч других дело подняли и переслали по месту жительства в Латвию. 12 декабря 1989 года оно легло на стол прокурора Латвийской ССР В.Б. Даукшиса. Только тут и выяснилось, что на самом деле никакого обвинения в Риге Александру Ивановичу не представлялось вообще. Поэтому государственный советник юстиции 3 класса сначала отменил давнее постановление от 26 мая 1942 о прекращении уголовного дела в связи со смертью обвиняемого. А затем прекратил его «в связи с отсутствием события преступления».

член Международного союза журналистов